Закон сохранения любви - Евгений Шишкин

Она стала примечать и другое. Днем Сергей куда-то уходил из дому в начищенных ботинках. Вероятнее всего, он подыскивал работу. «Там, в инженерском списке на бирже труда, начальник котельной требуется, — хотела как-то раз подсказать она Сергею. На «биржу труда» Татьяна и сама захаживала и собиралась к зиме поменять профессию, выучиться на оператора котельной. Хотела подсказать, да не подсказала: вроде как обязывает его устроиться на работу. Нет уж, нечего лезть. Если потребуется, сам спросит или расскажет. Так-то оно надежнее.

…В горнице стало заметно темнее. К земле приспустились тучи, под их сенью померкла даже белизна подоконника. С улицы послышался шелест. Первые капли дождя встрепенули еще не опалые листья рдеющего вишенника в палисаде.

Татьяна положила просмотренный фотоальбом обратно в комод, нажала на клювик выключателя. Под светло-зеленым абажуром вспыхнула лампа.

— Сразу веселей стало, — похвалила лампу Татьяна. — Давай, Сережа, еще чайку попьем. Мне уж больно нравится с тобой чай пить, — призналась она. — Пойду варенья из погреба принесу.

Сергей опять пристроился на стуле возле окна, склонился над книгой. И тут нечаянно — стук. В окошко, в стекло. Внезапно, резко, будто в самое ухо… Сергей приложил ладонь к лицу, чтобы отгородиться от бликов лампы, нашел в сумеречном сыром палисаде девочку.

— Ленка! Откуда она здесь? — Кинулся в сени.

9

Встречаться с незнакомой и ненавистной теткой Татьяной и уж тем более стучаться к ней в дверь и расспрашивать ее об отце Ленка себе запретила. Поэтому плутала поблизости от крайнего дома, надеясь, что отец выйдет на улицу покурить. Ей почему-то казалось, что он не курит в этом чужом низком маленьком доме из почернелых бревен, покрытом позеленелым шифером.

В том, что отец находится здесь, Ленка почти не сомневалась. Где ж ему быть? Если даже сейчас его нет, то ночевать-то он все равно сюда приходит. Правда, ждать до потемок она не собиралась: все должно как-то разрешиться раньше… «Папа, папочка, ну покажись, пожалуйста», — мысленно упрашивала она, в который раз проходя мимо окон крайнего дома. Кто, что там, в доме, за ветками кустарника и стеклами узких рам, к сожалению, не разглядеть.

Дождь начался совсем не ко времени. И хоть куртяшка у Ленки с капюшоном, на ногах — резиновые сапожки, да разве будешь под дождем мокнуть! Под деревьми тоже нигде поблизости не укроешься, и листва на них уже поотпала. Ленке до слез стало обидно. Она еще по дороге сюда настрадалась: ехала на автобусе зайцем, все время озиралась, как бы не сцапали контролеры. И вышла из автобуса не на последней остановке, где надо было, — на предпоследней, заранее, чтобы опять же не нарваться на контролеров, которые любят ловить безбилетников в конце маршрута, на кольце.

«Папа, папочка, ну выйди покурить. Вон туда, на крылечко. Ну выйди, пожалуйста», — умоляла Ленка. От сырости стало прохладно. Ленка поеживалась. Лишь бы не простудиться. А то заболеет, уроки в школе пропустит, опять Раиса Михайловна ругать будет за отставание, еще родителей вызовет; отец-то ее не очень боится, а мать — как огня. Ленка даже хныкнула, косясь из-под капюшона на усиливающийся дождь.

В окошках дома вспыхнул свет. Ленка враз различила и отца, и коварную тетку. Вскоре тетка из комнаты вышла. Отец остался один. Ленка метнулась к окошку, постучала в стекло. Отец увидел ее, узнал, взмахнул рукой.

— Ты чего тут лазишь? — услышала Ленка за спиной, вздрогнула, обернулась.

Вот она, эта противная тетка. В халате, в накинутой на плечи фуфайке, на тапках надеты резиновые калоши, сама косматая, злая. Но Ленка не испугалась. Отец ее уже видел, в обиду этой тетке не даст.

Он почти тут же и выскочил из дверей дома, бросился навстречу:

— Зачем ты здесь? В дождь-то! — Подхватил ее на руки, прижался щекой к ее лицу. — Это дочка моя, — объяснил он тетке.

— Так вы в дом идите! Идите в дом! Чаю попейте.

Ленка посмотрела на нее косо. Вот как она заговорила! Как подлиза! На чай зовет… Тихо сказала отцу:

— Я к ней не пойду. Пусть она уходит.

Он обернулся на тетку, сказал:

— Ты иди, Танюха. Мы с ней тут поговорим. Под навесом. Иди.

Тетка послушно скрылась в доме.

— Пап, я полку… У меня полка книжная отпала. Я полезла, навалилась, и она грохнулась. Ты починишь мне? А?

Отец будто не слышал ее, изумлялся:

— Ленка… Сама нашла. Я завтра собирался в школу к тебе зайти.

— Пап, ну ты починишь полку? Починишь?

Марину нынешний вопрос дочки «С папкой еще не совсем развелись?» оставил в смятенном состоянии. Обманом или уклончивыми отговорками расщелину в семье не замажешь. Ленка уже подросла — всё понимает. Спросит чего-нибудь «такое» и глаза свои светлые, взятые от отца, вылупит, ждет правды. А где эта правда? Какая?

Сегодня и на работе Марину обескуражили безгласным вопросом. В отделе кадров решили поновить личные дела сотрудников, обязали заполнить анкету. В графе «семейное положение» она выбрала «замужем». Подчеркнула и задумалась. Что-то ущипнуло внутри: «Неужели кончилось мое замужество? Неужели всё, нету семьи?»

Человек, должно быть, живет с вечной надеждой самосохранения и неуязвимости. Где-то случилось землетрясение — и целый город в развалинах, — далеко, не у нас; где-то самолет в штопор — а-а, не с нами, тоже далеко, несбыточно; в Москве два жилых дома террористы подорвали — невинных людей ох как жаль, — а все равно не близко, в Москве; где-то поезд с рельсов сошел, паром с туристами затонул, автобус на дороге в лепешку, неизлечимая опухоль — всё это вроде где-то, или за километры, или хотя бы за стеной, но не у нас, не с нами. Ведь и она, Марина, никогда не могла представить себя брошенной, несчастной женой, без любви и семейного очага. Ей всегда казалось: чаша сия минует ее, точно так же, как должны миновать катастрофы, войны, сокрушительные толчки земли. Но случился просчет: все людские беды предназначены для людей, именно, исключений не находится и не предвидится. Вот и она, Марина, испытала то, о чем могла подумывать отвлеченно, про других.

«Как же я буду без Сергея жить?» — спросила она себя, глядя на потухший плафон. В прихожей над зеркалом горело двухрожковое бра, вчера в одном из плафонов всплеснула ярко и тут же погасла лампа. «Всё, теперь одна? Мать-одиночка?» — В ушах зазвенело, в голове почувствовалась тяжесть, в глазах стало мутно и тускло, словно весь окружающий свет погас наполовину, словно в каком-то вселенском бра перегорела одна из двух ламп.

Послышался звук падающих на карниз капель. Дождь.

Она подошла к окну в кухне. Туманная рябь дождя объяла город. В дожде таилась заунывность и успокоение. Дождь усмирял своей серой задумчивой бесконечной монотонностью; отчаяние, острая боль, ярость — не серого, не монотонного цвета… Марине дождь был сейчас по душе. Хотелось тихо поплакать. Дождь распускал с небес влажные нити и ровным печальным шумом наполнял пространство за окном.