О русском рабстве, грязи и «тюрьме народов» - Владимир Мединский

М.М. Богословский писал: «В севернорусской волости XVII века имеются начала индивидуального, общего и общинного владения землей. В индивидуальном владении находятся деревни и доли деревень, принадлежащие отдельным лицам: на них владельцы смотрят как на свою собственность: они осуществляют на них права распоряжения без всякого контроля со стороны общины».

Добавлю от себя: к тому же на Севере в губах продолжает распоряжаться волостной сход, который сам ставит должностных лиц (хотя и здесь сход все больше подчиняется надзору воеводы).[296]

«В общем владении состоят и земли, и угодья, которыми совладеют складничества — товарищества с определенными долями каждого члена, — продолжает Богословский. — Эти доли — идеальные, но они составляют собственность тех лиц, которым принадлежат, и могут быть реализованы путем раздела имущества или частичного выдела по требованию владельцев долей. Наконец, общинное владение простирается на земли и угодья, которыми пользуются, как целое, как субъект… Река с волостным рыболовным угодьем или волостное пастбище принадлежит всей волости, как цельной нераздельной совокупности, а не как сумме совладельцев».

Констатирую факт: в Московии XVII века все более укрепляется именно такая «низовая» демократия; общины все активнее принимают на себя функции низовых органов управления.

Напомню, что эти все процессы идут не в городах, в среде высоколобых интеллектуалов и богатых людей, а как раз в основной массе тогдашних московитов, в крестьянстве.

И этих крестьян очень много — более 50 тысяч дворов, то есть артелей, патриархальных предприятий. Всего никак не меньше полутора миллионов человек. И они умеют охранять свои права, в том числе и силой оружия.[297]

На Севере, правда, черносошных несравненно больше. Есть даже такое понятие, как «черносошные волости» — то есть обширные области, где владельческих крестьян вообще нет, все исключительно вольные.

В центре страны черносошные и владельческие крестьяне живут чересполосно. Но, во-первых, вольные «государевы хрестьяне» там тоже есть. А во-вторых, положение владельческих крестьян не так уж сильно отличается от положения черносошных.

Крепостные крестьяне Московии

То есть отличается, конечно, — и в худшую сторону. Государственные подати владельческих крестьян значительно меньше, чем у черносошных, но суммарно они все-таки платят больше.

Собственно, к этому незначительному отличию в области персональных финансов и относится основная разница между вольными и «рабами». «Государство и после Уложения (1649 г. — В. М.)[298] не отказывается видеть во владельческих крестьянах своих подданных:[299] они платят государевы подати, они не лишены личных прав; помещикам запрещается «пустошить» свои поместья; правительство не отказывалось от своего права наказывать злоупотребления помещичьей властью».[300]

Владельческие крестьяне были кем угодно, но не рабами, и их «крепость земле» вовсе не означала одновременной «крепости владельцу».

Да, помещики и владельцы вотчин нарушали их права — продавали без земли, меняли на холопов, разбивали семьи. Историки справедливо отмечают, что таких случаев становится больше к концу XVII столетия. Но помещик, разлучавший супругов, чтобы повернее добраться до понравившейся ему молодки, и вотчинник, менявший крестьянина на холопа, очень хорошо знали, что они теперь — преступники. И что если они не поберегутся, их действия будут иметь для них же самих весьма плачевные последствия.

Зверюга Салтычиха, упоминавшаяся в начале этой главы, была приговорена к смертной казни.[301]

Правительство за такие антикрестьянские преступления и ссылало, и секло кнутом, и уж во всяком случае, отнимало поместья. А с их исчезновением у помещика пропадали и средства к существованию, и общественное положение. Закон владельческого — крепостного крестьянина в определенной степени ЗАЩИЩАЛ.

Но по большей части защищать никого и не приходилось. Наши представления о крепостном праве весьма далеки от действительности. Уже сейчас некоторыми исследователями высказывается мнение, что крепостное хозяйство было крестьянско-помещичьим кондоминиумом, что крестьяне и помещики, встречаясь в одной церкви, не могли всерьез быть антагонистами, по крайней мере такими, как их представляла марксистская историческая наука.

Возможно, в будущем такое представление станет общепринятым. «Патриархальное крепостное право, будучи мягким по своим формам, амортизировало социальный протест.[302] Поместье не город, где можно вызвать полицию, а место относительно глухое. Помещичья жизнь едва ли была бы возможна, если бы господа не придерживались неписаных, но для всех очевидных нравственных законов», — считает Александр Горянин. В 1846 году помещик Малоярославецкого уезда Калужской губернии Хитрово был убит своими крестьянками, причем следствие установило, что женщины сделали это в ответ на его домогательства. Но вот что важно, цитирую: «Уездный предводитель дворянства за недонесение о дурном поведении упомянутого помещика предан суду».

Во владениях монастырей и крупных феодалов было крестьянское самоуправление. В уставной грамоте Соловецкого монастыря, данной крестьянам села Пузырево Бежецкого Верха, сказано: «Судити приказчику, а с ним быти в суде священнику да крестьянам пятмя или шестмя добрым и середним».

Спрошу только одно: а чем же эти пять или шесть «добрых крестьян» — не присяжные заседатели?! Разве что тем, что число людей другое. А почему присяжных должно быть именно 12 человек? Потому что в Европе так повелось? или потому что в хорошем фильме их именно 12?

В наказе по управлению вотчиной, которую дал боярин Б.И.Морозов в 1651 году приказчику села Сергач Нижегородского уезда, читаем: «И ведать ему крестьян моих и бобылей и судить с старостою, и с целовальниками, и с выборными крестьянами. А велеть крестьянам всею вотчиною к моим ко всяким делам выбрать 10 человек, крестьян добрых и разумных и правдивых, которым с ним, с приказчиком моим, у дела моего быти… А судить ему крестьян и бобылей вправду, правого виноватым не чинити, а виноватого правым. А где доведетца иттить на землю у крестьян или на меру, и ему ходить со старостою и с целовальником и с выборными крестьяны и розводить вправду».

Очевидно, и тут в общине появляется какой-то новый элемент демократического самоуправления: выборные люди, которых контролирует «обчество», и которые несут на себе судебные и административные функции.

Но это было в каждой отдельно взятой деревне. А на уровне всей страны существовал нигде не записанный, никем не утвержденный, но от того не менее действенный общественный договор. Все служат государству. Дворянин — своей шпагой и кровью. Крестьянин — трудом своим. От работы всей крестьянской общины зависело, что за сабля, что за конь будут у защитника Отечества. Сегодня он может и бездельничает, разгуливает по парку. А завтра он собрался-подпоясался — и на войну. Ворочается через несколько месяцев, а то и лет — весь израненный, а то и калечный, как старый комендант крепости из пушкинской «Капитанской дочки». Или вообще останется гнить в чужой земле.

Каждый делает свое дело, у каждого своя ответственность и свои обязанности перед страной. И все это понимают.

Крестьяне у него — как бы «временно» в управлении, чтобы опять же Государю было легче армию содержать. И землю («двор») государь своему служилому человеку тоже «временно» дает, пока тот служит. Если сыновья пошли служить, оставит «поместье» за ним и дале.

Нет сыновей, так выделит вдове с дочерьми десятую долю мужева имения на прокорм, остальную землю вместе с крестьянами отберет в казну.

Притом от века велось так: чем больше у дворянина земли, тем больше он и вооруженных ратников должен на войну отправить. Больше доходов — больше расходов. Справедливость.

И сам помещик непременно должен воевать, а в мирное время — служить. И сыновья также. Особо строго при Петре стало: коли донесут, что уклоняется дворянин от государевой службы, али сына скрывает, не хочет отроком на учебу в столицу отправлять, — все, конец ему. «Уклониста» — в кандалы, имущество — пополам: в казну и доносчику.

Получалось, что жизнь у дворян сытая, да опасная. А свободы — не сильно больше, чем у крестьянина на земле.

Потому, когда 18 февраля 1762 года был объявлен Манифест о вольности дворянства, крестьяне этого не поняли. Точнее, сочли странным то, что теперь дворяне превращаются в узаконенных бездельников, не обязанных служить. Им, значицца, воля вышла, а нам что? Впрочем, обида пришла позже, а поначалу были ожидания — вполне логичные. «Многие крестьяне посчитали, что с этого момента крепостное право стало незаконным, и стали ждать следующего указа — о вольности крестьянства, — отмечает исследователь Александр Горянин. — Ждать им пришлось 99 лет и один день».