Огненное порубежье - Зорин Эдуард Павлович

Летяга представил себе, как едет он во главе воинства на таком же, как и у Глеба, белом жеребце, как похлопывает над его головой алый прапор, как приятно оттягивает пояс на боку украшенный золотой на сечкой меч. Хорошо, что не вернулся он к Рюрику, а остался в Смоленске. Хорошо, что выехал навстречу Давыду, перед Днепровскими воротами. Хорошо, что напросился в Друцк...

Перед простыми людишками в посаде хвастался Летяга:

— Сижу я у князя Давыда в палатах рядом с боярами.

Или так говорил:

— Не глядите, что Летяга сотник. Иная сотня и тысячи стоит.

Слушая его, мужики выставляли на стол меды. Диву давались: и откуда в мужике такая бесовская силища?! Сказывают, сокрушил он на поединке не одного дружинника. Потому и ходит в милостниках у Давыда, потому у него и княжеская запона на груди.

Летяга хитро улыбался, того, что говорили, не отрицал, лишнего не болтал. Верно замечено в народе: слово — серебро, молчанье — золото.

Когда дарил ему Глеб запонку, об одном только просил:

— Давыду про нашу беду не сказывай.

— Так ведь все равно выведает,— сказал Летяга.— О том, почитай, весь город говорит.

— На Друце мы с тобой были...

— А на валах?

— Мало ли что на валах привидится.

Летяга поклонился:

— Вот тебе мое слово, князь. Понапрасну не печалуйся.

— Взял бы я тебя в свою дружину,— сказал Глеб, — да боюсь, как бы Давыд не обиделся.

Лестно было Летяге слушать про себя такие слова. Гордостью переполнялось его сердце.

А жизнь в городе текла своим чередом. Все так же бойко торговали на улицах купцы, все так же постукивали кросенные станы и звонкие кузнечные молоты, все так же поскрипывали гончарные круги и дымились домницы.

Изредка сторожа на башнях гремели в била. Тогда горожане и воины высыпали на валы, пялились в густеющий сумрак ночи. Но тревога была ложной, черниговцы стояли за рекой, и мужики, ворча на сторожей, возвращались в свои избы.

Прошли грозовые ливни с молнией и громом, потом установилась ясная и жаркая погода.

К концу недели в город вошел передовой отряд Давыда.

6

Узнав о прибытии смолян, черниговцы решили через Друцу не переходить, а подождать Святослава. Пока же конные разъезды их рыскали по окрестным лесам. Один из таких разъездов и натолкнулся на богомаза Зихно со Златой.

Бежав из Суздаля, надумали они было податься в Ростов, но подзадержались в Москве. Тут оказался на их беду проезжий купец из Смоленска по имени Синько, коренастый, молодой еще мужик с окладистой рыжей бородой и нагловатыми карими глазами в лукавом прищуре — добрый, веселый и хлебосольный.

Злата навещала в Москве своих подружек, а Зихно, обрадовавшись случаю, денно и нощно бражничал с купцом.

Синько рассказал ему, что отец его недавно умер и оставил ему свое хлопотное хозяйство: деньги в кованом ларе да груды товара в кладовых. Деньги Синько промотал с дружками — два года прогуливали, а когда протрезвел да поглядел вокруг себя, то понял, что если не хочет идти по миру, то самое время заняться делом. Товар был в полной сохранности, и Синько подался сначала в Киев, из Киева отправился в Новгород, и из Новгорода — в Булгар. На всем пути ему сопутствовала удача: товар шел хорошо. Завидовали ему другие купцы — среди них были и хожалые людишки, и никто не мог взять в толк, какое такое выучил Синько петушиное слово, что нет ему отбоя от покупателей. Последнюю выгодную сделку провел он во Владимире и вот теперь возвращался домой, чтобы отдохнуть от опасных дорог, а главное — жениться. Была у него на примете невеста, да вот дожидается, нет ли, он не знал.

— На баб-то я шибко не надеюсь,— говорил Синько богомазу,— но сердце мое — вещун. Чует оно, что ждет меня Елечка, все глаза проглядела, выходя на дорогу.

— Да кто ж она такая, что жить без тебя не может? — опрашивал Зихно.

— Купеческая дочь. Как уходил я с товаром, отец ее соляник Прокл на кресте божился, что не отдаст ее никому окромя меня.

— Счастливый ты, Синько,— нахваливал его богомаз.— Все-то у тебя есть. Ни в чем-то ты нужды не ведаешь.

Польщенный купец колесом выпячивал грудь:

— Ум да разум надоумят сразу.

С утра Синько долго сидел на лавке и громко стонал:

— Ой, лихо мне. Ой, сердце заходится. Говаривал мне батенька: не пей меды, да нет на меня плети.

Злата тормошила распухшего богомаза:

— Проснись, леший. И кто только наслал на меня столько бед. Мало что ни кола ни двора — еще и жених горький пьяница.

— Бога не гневи,— ворчал Зихно, протирая глаза,— Нешто мне велика от того радость?

— Так зачем же меды пьешь?

— Синько вон угощает.

И он кивал на исходящего от телесной муки купца.

— Ой, лихо мне,— покачивался Синько.

Хозяйка, улыбаясь, внесла и поставила на стол корчагу меда. Выпив по чаре, мужики оживились; выпив по второй, снова пустились в разговоры.

Едва выбрались из Москвы к концу недели. Еще на дорогу взяли бочонок меду, но пока к нему не притрагивались: на первых порах довольно часто попадались деревеньки, а в деревнях выпить всегда было что.

Потом потянулись глухие леса да болота — вот тут-то и пригодился им заветный бочонок. Но и бочонок не без дна. Скоро и он опустел.

— Слава те господи,— крестилась Злата, глядя на притихших мужиков.

Но пьяные мозги у них еще не просохли, и на развилке свернули они не на ту дорогу. Заехали на гать, а гать была старая, давно уж ею никто не пользовался. Вот и провалились кони в болото. Едва успела Злата с мужиками соскочить с телеги, как уж забулькали вокруг да около пузырьки, и лошади пошли ко дну. Закричал Синько, схватил коренника за хвост, едва сам не утоп в ненасытной трясине. Оттащили его богомаз со Златой в безопасное место, за руки держат, чтобы чего не натворил. А у купца глаза полезли из орбит. Да и было от чего закручиниться: кованый-то заветный ларь с деньгами тоже пошел на раскорм лешему.

Стал заговариваться купец: все про змия какого-то поминал, заклинал нечистую силу. Намаялись с ним Зихно со Златой — вот ведь как судьба-то с человеком распорядилась. Был Синько веселым мужиком, мечтал, вернувшись в Смоленск, справить свадьбу, все о невесте рассказывал, а кому он теперь нужен?..

Долго ли коротко ли они шли, часов не считали — набрели на глухую деревушку в три двора. Постучались в крайнюю избу, попросили напиться. Добрая хозяйка, сжалившись, пустила их переночевать. Накормила, спать уложила, а когда проснулись они — Синька в избе не было. Стали кликать его — не докликались. Все огороды облазили — нет Синька. Вот ведь какая задача: не сквозь землю же он провалился. Ладно бы рядом какое болото, а вокруг сухмень.

— Синько! — кричала Злата.— Где ты, отзовись!

Ни звука в ответ. Пошли в лес. А купец, вот он — рядышком, даже и в чащу не забирался: висит себе на сосне, веревочка вокруг шеи обернута, руки, как пле

ти, брошены по бокам. Плохо начал Синько — кончил еще хуже. А ведь ежели умом пораскинуть, то и правда — куда было ему податься?

Схоронили они незадачливого купца и побрели дальше. Теперь все равно им было куда идти. Решили править на Смоленск — туда и Синько их звал с собой, обещал слово замолвить за богомаза. Теперь слово замолвить за Зихно было некому, но возвращаться в Москву, а оттуда снова идти на Ростов было ни к чемy. И тут и там чужбина, а мир не без добрых людей.

Первым добрым человеком на их пути был седобородый старик с лесной заимки.

— Да где вас, милые, нечистая сила носила? — удивился он, разглядывая болтающиеся на их телах лохмотья.— Куды ж ты девку-то ведешь, гляди, как умаялась, сердешная? — набросился он на богомаза.

— Заплутали мы,— объяснил Зихно, — а идем из Суждали и путь держим на Смоленск.

— Далеко же вас занесло.

— Да все попутным ветеркам,— пошутил Зихно.