Дети мёртвых - Эльфрида Елинек

Да не провалитесь в провал Мюрц! Могила у вас, правда, при этом будет, но без положенного при ней гроба, однако через тридцать лет ваша вечная постель снова сильно изменится из-за наросшей растительности. Пожалуйста, впишите себя в списки, кто куда хотел бы поехать. Горного проводника заказывайте заблаговременно, сорвавшиеся в пропасть доставляются потом вниз автоматически, вертолётом. Да, сейчас не рекомендуется взбираться куда-нибудь в одиночку, туманы в стремительном темпе спускаются с цепи гор уже в три часа, покровы, потоки волос, которые набрасываются с неба на дремучие леса Штирии, а о древесных завалах в долинах Вильдбаха мы ещё поговорим отдельно. Момент, сюда, в исправительный дом природы, исправно являемся как к себе домой и мы, неисправимые развратники, в тёмный уголок, куда женщины заметают на нас сор из избы. Новоприбывшие постояльцы с топотом поднимаются по узкой деревянной лестнице и расходятся по своим комнатам, которых давно уже не должно хватать, насколько хозяйка может прикинуть в своём расстроенном уме; брови она при этом тянет вверх, а мысли, равно как и свои помещения, растягивает в длину, как это возможно, после пары пенсионеров, которая недавно таким жутким образом умертвила себя, а потом ещё и поджарила, не хватало ещё только дочери этой старой пилы по нервам и этой дамы из Восточной Германии, которая попала в аварию с «крайслером», как, кстати, у них дела? — спасибо, лучше, а у вас? И тем не менее поднимаются всё новые люди, группами, парами, некоторые и поодиночке, вверх по лестнице и по тропинкам. Позади стойки ресепшен громоздятся горы фибровых чемоданов, громоздкий товар, какого давно уже не было видано, — собственно, слишком по-городскому для этого сельского пункта назначения. Большинство гостей ведь предпочитают современные лёгкие нейлоновые рюкзаки, которые можно использовать и в походах. Хозяйка не видела таких чемоданов из фанеры со времён своего детства, когда она помогала в соседнем местечке своей тётке, которая уже тогда сдавала комнаты. Ещё дед и бабка хозяйки имели своё альпийское хозяйство, но сдавали и отдельные комнаты — летом походникам, а зимой лыжникам. Сейчас здесь множатся не только люди, но и чемоданы, причём всё выше. Если судить по ним, то в гостинице уже не меньше двух сотен человек, но где же они все? Дом кажется пустым, почти вымершим, при этом люди, должно быть, вылетают из окон, как стаи дельтапланеристов, а ведь они должны бы потоком спускаться вниз по лестнице, перила должны трещать под натиском и потом обломиться. Ведь людские потоки — как половодье, кажется, у нас их неисчерпаемый резервуар, однако разведение пастбищ на их мягких берегах должно быть, вообще-то, запрещено, как и любой вид ослабления земли и прочего использования почвы в области, подверженной опасности; не рыть никаких канавок, и эти могилы здесь тоже не положены, иначе мёртвые преждевременно упадут в поток, — нет, наши берега нельзя разрушать! Мы обязаны удержать их! В области отвода полых вод почва не должна быть изрыта в детском упрямстве, иначе наша земля больше не сможет своевременно закрепиться над трупами до наступления следующей катастрофы. Загонять сюда животных вообще можно только на время.

Дом давно уже должен был сделать жест пресыщения по горло, как природа поступила с тремя походниками, либо — надеюсь, обойдётся! — у дома вылетят окна, поскольку в него набилось столько народу. Хозяйка часто от души сострадает с телевизором, но с этими отпускниками она не поспевает в ногу с её недобрым предчувствием, которое роется в тёмном углу с рвением охотничьей собаки. Здесь слишком много людей, которых никто не заказывал. Они обращаются к этой милой женщине, снова отвращаются, фигура хозяйки не настолько крута, чтобы можно было к ней подъехать и отдать концы; новые гости оглядываются по сторонам, как будто знают, чего ищут, но потом они? кажется, довольствуются сами собой. Они давятся за место у окна, где они прирастают к зонтикам, чтобы смотреть в мрачнеющее небо, какие намерения оно затаило, ведь до сих пор, до обеда, преобладала южная метеообстановка. Каждый из них послушно вписал себя в списки экскурсий. Что творится? Ничто не указывает на то, что забушуют бури, что погода свихнётся. Хозяйка бойко орудует своими кукольными ручками в денежной кассете, то и дело сворачивает голову: если нынче опять грянет гроза, то мосты через Мюрц снесёт, и счастье, если за ними из протеста не последует и половина берега, — может, вся страна расколется; вот, одна дама сдаёт хозяйке на хранение золотой браслет, куда ей его девать? Почему вот уже пятый молча протягивает ей свои очки, что ей делать с этими очками? Неужели они боятся потерять их в горах? В горах им грозят совсем другие, куда худшие вещи: порыв ветра через Моасангер потерял свои вихры, вид у него такой, будто гигантский склон с трудом удерживает его причёску, которая сползает к нему по бокам, причём в рассрочку, а из-под вихров проглядывает упрямый лоб бури (лишь очень молодым людям позволительно так небрежно причёсываться). А куда пропадают все постояльцы, которые не поставили хозяйку в известность ни о своём прибытии, ни об исчезновении? А также и постоянные постояльцы: их тоже нигде не видно, неужто они приобрели непостижимые размеры, где они сейчас скрываются в этом доме, который так же отчаянно, как и деревья, цепляется за свои корни, которые, дряхлея, для заигрывания немного пощипывают подмытую почву — куда запропастилась женщина со спаниелем и та другая дама, которая всегда ходит в длинных брюках цвета хаки и красной вязаной кофте? Где старуха, которая куда-то подевала свою дочь? Их не отличишь от других, но курьёзным образом они всегда среди первых в обеденном зале, сущие среди сущих, однако они запросто посмели бы оказаться сущими и среди несущих, эти энергичные дамы. И кто поставил «БМВ» прямо на въезде, да к тому же ещё с четырьмя настежь распахнутыми дверцами?! Совсем недавно машина была ещё закрыта. А вдруг её кто-нибудь угонит… Люди совсем без мозгов, а мы им даём эту власть над всем воплощённым и невоплощённым! Тогда как они просто представить себе не могут, что они творят другим. И только когда они видят чужих, то со смертельной уверенностью знают: это они, другие, они уже здесь!

Небо только что было лучисто-голубым, а теперь от Адской долины гонит клочья облаков и тумана, они скрещиваются, трахают друг друга и рады, если принесут приплод — дурную погоду, — или не принесут, лучше бы нет, господи, пусть необычное для этого времени года тепло продержится дольше! Но всё же и самое малое когда-то начинает расти; они мечутся туда и сюда, облака и их облачата, как будто в этом синем небе сталкиваются разные воздушные потоки и сходятся на игру на радио, ибо станция «Австрия-регионы» с недавнего времени постоянно в помехах, всё трещит и скрежещет в проводах, кстати и в телефонных тоже. Почасовой прогноз погоды не прослушивается, уж лучше мы снова обратимся к небу! Они выворачивают карманы и бросают несколько капель от себя, наши облака, наши балагуры, только бы они не осерчали! — но там, на той стороне, откуда приходит погода, почти незаметно темнеет, начинаются сборы, трубит труба. Но всё не так, как обычно, когда начинается гроза. Нет, небо вам не удастся разрезать, чтобы прочитать в нём. Для этого лучше купите гороскоп! Солнце пока ещё светит, даже отсвечивает от Красной железорудной горы, и отсвечивает красным. За хорошей погодой гоняется дождь, а потом хорошая погода его снова гонит Это как гром среди ясного неба, но, впрочем, не так уж всё и ясно.

Листья деревьев являются в теперь слегка туманном свете, который длинным пальцем грозит отдыхающим, пока почти в шутку, также и отдельные лучи солнца, которые ещё могут падать сквозь ветки, как высеченные, плашмя, без глубины, как узор на обоях, почему-то нам это не нравится. Этого только не хватало, чтобы облака по краям окрасились таким сернистым цветом, а некоторые карминно-красным, это указывает на град, облака словно окунулись в огонь, как будто хотели заткнуть кровавый небесный слив, но не надолго, у них уже заболел их облачный палец. На лестнице всё ещё этот ропот и топот тяжёлых башмаков, ступающих по ступеням, красная кокосовая дорожка не может как следует приглушить их шаги, вообще-то не худо было бы постояльцам снимать свои горные ботинки внизу, в специальных сенях, где зимой оставляют лыжи, а рядом в следующем году построят сауну. Но всякий раз, когда хозяйка высовывается из-за угла, чтобы глянуть, кто там нарушает её предписания, там не оказывается ни души. Доски пола пусты, неделимая точка, которая есть ничто и стоит ни на чём (только люди, когда становятся постояльцами, заплатившими за постой, всегда на чём-нибудь настаивают, причём не сходя с места). Но вот снова звуки, вполне ощутимое непостижимое, ибо установился гомон голосов, как от бесформенной людской толпы, различимы даже отдельные опоздавшие: ради бога, где эти люди? Только что они здесь были. Нет ни слов, ни речей, голоса которых не услышаны. Но слышать-то мы их слышим, хищно смотрят вниз, на равнину, и палят сквозь амбразуры их невооружённых глаз: нет, это холодное бормотание, как из стеклянной банки! Это похоже на погоду, в принципе она ни на что не похожа, сегодня даже охотничьи гости останутся дома и подождут, пока не собьют цену местных в качестве носильщиков оленей, косуль и серн, да, мы здесь платим нашей собственной, отдельной человеческой валютой! Лесник предоставляет всем работникам на часть охотничьего сезона отпуск, чтобы они могли подработать. Итак, хозяйка слишком горда, чтобы выйти из дома и посмотреть, но откуда-то она знает обоих мужчин. Несмотря на это, она бы ни за что на свете не вышла и не произнесла над ними своё веское слово, а также своего любимого давнего постояльца, господина Гштранца, не приговорила бы, ни за что, если бы её спросили об их участи.