Второй брак Наполеона. Упадок союза - Альберт Вандаль

Есть основание думать, что императрица вовсе не желала воспользоваться своим правом veto, как это угодно было приписывать ей в разговорах с Коленкуром царю. Она резко и горячо высказывала свои мнения, приводила свои возражения, но не намерена была вступать в открытую борьбу с сыном, который был ее государем. Она заранее преклонялась пред его решением и признавала за ним право решить дело. Собранные по этому вопросу Коленкуром сведения вполне согласны; подобные же указания были получены иными путями и самим Наполеоном.[376] Одно слово Александра решило бы все и не вызвало бы в императорской семье глубокого разлада. Если это слово не было произнесено, если император Александр уговаривал свою мать только для соблюдения формы, так это потому, что он вполне сочувствовал представленным ею доводам и по многим вопросам думать так же, как и она. Он не решался принять отказ на свою ответственность, но, предвидя возражения, которые будут сделаны в Гатчине, признавая их справедливость, был счастлив, что оказалась возможность отказать по обстоятельствам, которым он мог придать характер не зависящих от его воли.

Словом, у вдовствующей императрицы были другие причины, а не вытекавшее из династической гордости и тайных опасений упрямство, равно как у царя были тоже иные причины, а не боязнь оскорбить свою мать и вызвать семейный разлад. Оба повиновались внушениям высшего порядка, и дело истории выяснить этот вопрос. В Петербурге Мария Федоровна воплощала в себе дух коалиции; она олицетворяла стремления аристократической и монархической Европы – той Европы, которая, думая сначала найти в революции средство расчленить Францию, рассчитывая утолить свою вековую против нее злобу, с ужасом увидела, что Франция выступила в роли завоевательницы, что она всюду перешла свои границы и готова была ринуться на нее самое. Тогда, виду угрожающей опасности, Европа стала думать о собственной защите. Она пришла к сознанию о необходимости противопоставить непобедимому узурпатору солидарность древних монархий, решила ревниво охранять от его влияния законные династии и на ненависти и страхе к завоевателю построила свои руководящие начала. В Тильзите Александр на некоторое время ускользнул из-под влияния Европы или, по крайней мере, думал, что освободился от него. С тех пор бесцеремонность и коварство наполеоновской политики, затем собственные ошибки царя, страстное и неудовлетворенное ожидание решения восточного вопроса в 1808 г., неприятности и огорчения 1809 г., затем роковой ход событий, возродившийся антагонизм интересов, – все это снова незаметно навело его на другие пути, и в настоящее время он был чересчур близок к нашим врагам, чтобы возобновить в более компрометирующей форме договор 1807 г. В 1807 г. он, вероятно, пошел бы на семейный союз. В 1810 г. он явно не отверг его, но воспользовался своей матерью, чтобы отклонить. Таким образом, между императрицей и ее сыном создалось соглашение, быть может, и молчаливое, в силу которого они поделили между собой роли. Императрица взяла на себя ответственность за отказ, тогда как молодой государь медовыми речами смягчил непреклонность принятого решения. Александр желал сохранить на время оттенок дружбы и союза, ибо видел в этом средство закрепить плохо упроченные завоевания, обеспечить за собой некоторую безопасность и отдалить грозную опасность конфликта. Но он не хотел уже связывать себя с человеком, судьба которого была и грозна, и непрочна, с человеком, окончательная победа и упроченное положение которого означали бы падение cтaрой Европы. При таком настроении русский двор мог еще входить с Наполеоном во временные сделки, мог терпеть из-за него некоторые неудобства, но не связывать себя с ним узами брака. Если Австрия пошла навстречу нашим желаниям, то только потому, что ужас ее положения позволял ей видеть только ближайшую опасность настоящей минуты. Находясь непосредственно под ударом завоевателя, завися от вспышки его гнева, она видела в браке единственное средство спасения. Она принесла свою принцессу в жертву, чтобы умилостивить бога зла и тем отвратить от себя громовой удар. На свой поступок она смотрела, как на подвиг, совершенный под давлением роковой необходимости, и искала семейного союза, потому что отлично сознавала, что, в противном случае, он будет предписан ей. Россия же, менее стесненная, менее потерпевшая от военных неудач, более свободная в своих решениях, неизбежно должна была отказаться от брака.

ЧАСТЬ IV. ОТКЛОНЕНИЕ ДОГОВОРА О ПОЛЬШЕ

Положение, занятое в конце концов Россией в вопросе о браке, опровергает общепринятое объяснение, которое давалось ее проволочкам. До последнего времени, по недостатку точных сведений, писали, и неоднократно, что император Александр, не отказываясь в принципе от брака, хотел сделать из своего согласия вознаграждение, за крупные политические выгоды; что, откладывая ответ, заставляя себя просить, он не имел иной цели, как только повлиять на решение своего союзника и в обмен на великую княжну немедленно же получить утверждение заключенного против Польши акта: что царь охотно уступил бы, если бы Франция удовлетворила его желание и что он ставил свое собственное решение в зависимости от принятого в Париже.[377] Его последние разговоры с Коленкуром, происходившие в то время, когда фактически нельзя было знать, утвержден ли договор, не допускают уже этой гипотезы. Если бы император Александр ставил в тесную связь эти два вопроса – о Польше и о браке – он подождал бы, пока Наполеон утвердит договор, и потом уже сам решил бы вопрос о браке. Не удовлетворяя сразу же наших желании, он до достижения своей цели поддерживал бы в нас надежду и преждевременно не разочаровывал бы. Он задержал бы переговоры, тянул бы их, но не прервал. В действительности же, дело обстояло иначе. Встревоженный и оскорбленный выгодами, предоставленными Варшавскому герцогству, oн считал себя вправе рассчитывать на гарантию, которая, удовлетворив его за обиду, исправила бы и созданное Венским миром положение. Между услугой, которой просили у него, и обязательством, которого он сам требовал, он не допускал того характера вознаграждения, той тесной связи, какую, несомненно, хотел установить Наполеон.

Если что и можно допустить, так это то, что Александр, принимая на первых порах радушно и даже сердечно предложение, но прося времени для того, чтобы уговорить свою мать и давая Коленкуру надежду на благоприятный исход через две-три недели, надеялся, что Наполеон, руководствуясь этими первыми признаками, доверчиво и тотчас же, не получив еще предмета своих желаний, утвердит договор 4 февраля, когда царь, под видом отсрочки на два года, замаскировал отказ, он мог предполагать, что император, в руках которого договор должен был находиться уже в течение нескольких дней, подписал и отправил его в Россию и не был уже в силах вернуть его обратно. Если бы произошел такой казус, Россия одна получила бы всю выгоду от переговоров о браке и конвенции. Сумев заставить заплатить себе вперед, она достигла бы удивительного результата – получила бы желаемое, ничего не давая сама; выманила бы утверждение договора, не отдавая великой княжны.[378]