Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Оставь девочку здесь. Ты видел, она устала. Пусть дома поживет, Джон… – Юджиния его поддержала:

– Не надо, милый. Я испугалась, когда ее в Хендоне встречала. Ей двадцать пять, а она на десять лет старше выглядит. У нее волосы седые… – леди Кроу вспомнила:

– У Питера тоже седина, а он еще молод. Бедный мальчик… – Лаура обрабатывала информацию в секретной службе. На совещании в Блетчли-парке герцог сказал сыну:

– Когда в Лондоне окажешься, посиди с ней. Самураи, – он усмехнулся, – обломали себе зубы на озере Хасан, но, я думаю, одним конфликтом они не ограничатся. Лаура отлично разбирается в Дальнем Востоке. Такое тебе полезно… – Джон, много раз, протягивал руку к телефонной трубке. Он мог выбраться в Лондон, на выходные, и увидеть Лауру. Юноша обрывал себя:

– Не стоит. Она ясно все сказала. Прекрати, у вас разные дороги.

По дороге из Дрездена к границе новой территории рейха, они говорили о поездках старшего из братьев фон Рабе. Штурмбанфюрер все лето провел, как он туманно выражался, в Баварии. Питер заставлял себя не интересоваться подробностями визитов Макса на юг. Дядя Джон рассказал ему о смерти Констанцы и мистера Майорана. Питер, недоверчиво, отозвался:

– Если они планировали самоубийство, то почему они собирались вести семинар, со студентами? Что-то здесь не сходится, дядя Джон… – они сидели в гостиной деревенского дома. Герцог, сварливо, заметил:

– Я сам знаю, что не сходится. Тем не менее, Ферми написал мне, из Америки, что Майорана, весь год, был в плохом настроении, почти не работал…

Питер устроился на старом диване, вертя семейный пистолет. Мать упрямо привозила оружие в Ньюкасл, чтобы сын подержал его в руках. Питер смотрел на тусклый блеск золотой таблички: «Semper Fidelis Ad Semper Eadem». Он напоминал себе: «Они справятся, и ты справишься…». Питеру становилось легче.

Мужчина щелкнул зажигалкой:

– Поверьте, дядя Джон, любой здравомыслящий человек, в Германии, или Италии, постоянно в плохом настроении. Я тому пример, и Генрих тоже, – Питер, коротко, усмехнулся:

– В хорошем настроении только животные, вроде Отто фон Рабе. Зачем наше правительство пустило экспедицию нацистов в Индию? – поинтересовался Питер:

– Неужели нельзя было отказать в визах? В то время, когда евреи Берлина больше года ждут своей очереди на квоту, дядя Джон… – герцог развел руками: «Они ученые, их материалы могут оказаться полезны…»

Лазоревые глаза подернулись льдом:

– Они преступники, – отчеканил Питер, – и должны понести наказание. Еще понесут, обещаю. Что касается материалов, то любая страна, пользующаяся разработками нацистов, покрывает себя вечным позором… – он потушил сигарету:

– Не хочется думать о подобном, но Майорана мог убить Констанцу, и покончить с собой. Хотя вы говорите, что Маленькому Джону он показался достойным человеком… – вернувшись в Германию, Питер попросил Генриха, осторожно, выведать, что могло случиться с Констанцей:

– Может быть, Макс знает… – неуверенно сказал мужчина, – я не могу прямо спрашивать…

– Я тоже не могу, – хмуро ответил младший фон Рабе.

Им, все равно, не нравились вояжи Макса. Рядом с Мюнхеном помещался Дахау. В медицинском блоке концлагеря подвизался доктор фон Рабе. Генрих заметил:

– Не будет Макс каждый месяц ездить к Отто. Когда я навещал Дахау, весной, – лицо Генриха передернулось, – я ничего подозрительного не видел… – они решили, что Макс работает в Швейцарии, на базе внешней разведки. Штурмбанфюрер фон Рабе не собирался распространяться о подобных визитах.

Генрих припарковал мерседес на гостиничной стоянке. На заднем сиденье лежал кашемировый плед. Одеяло зашевелилось, вынырнула светловолосая голова. Поморгав голубыми, раскосыми глазками, мальчик весело сказал: «Котик! Дядя Петер, котик!»

Черный, худой кот, прижавшись к беленой стене «Тангейзера», испуганно глядел на машину.

Питер приложил палец к губам:

– Котик. Потерпи немного, Пауль… – он говорил медленно, раздельно, – скоро мы тебя заберем.

Мальчишка, закивав, спрятался обратно под плед.

Герр Редер выглянул из окна:

– Гольдблатов кот. Квартиру реквизировали, кота на улицу выкинули. Кому он нужен? Раньше он холеный был… – герр Редер заспешил на улицу, к постояльцам. Он хотел помочь графу фон Рабе выйти из машины.

Черепичные крыши Краловых Виноград тонули в предрассветной, влажной дымке. Холм будто плыл над городом. Реку затянуло туманом. На церкви святой Людмилы звонили колокола.

Мать Клары рассказывала, что в прошлом веке склоны, действительно, покрывали виноградники. Осенью дети помогали собирать урожай. Некоторые участки принадлежали евреям, в Праге делали кошерное вино.

Клара стояла у открытой форточки мастерской. Затягиваясь папиросой, женщина куталась в старый, шерстяной халат. Ветер шевелил развешанные по стенам афиши. В сентябре закрылся Немецкий Театр, на Виноградах, где она оформляла постановки. Театр прекратил работу не из-за Мюнхенского соглашения, или, как его называли в Праге, Мюнхенского предательства. Наоборот, с тех пор, как Гитлер пришел к власти, сюда бежали актеры и музыканты, недовольные режимом, евреи и немцы:

– Все уехали, – Клара переступала босыми, нежными ногами по деревянным половицам, – некому играть, некому ставить спектакли. Уехали в Америку, в Палестину, куда угодно. Пока Сословный театр премьеры выпускает, но надолго ли? – в прошлом году, главный режиссер, на обсуждении будущего репертуара, взорвался, стукнув кулаком по столу:

– Моцарт не имеет никакого отношения к Гитлеру! Если бы Моцарт был жив, он бы первым осудил преступления нацистов. Он был гуманистом, он верил в добро… – обмахнувшись платком, он недовольно оттолкнул подсунутый стакан воды:

– Вы мне рот не заткнете, – ядовито заметил он, – я, как чех, как ученик Дворжака, считаю, что именно сейчас надо ставить Моцарта. Не заткнете, – он выпил воду, все рассмеялись.

Она рассматривала эскизы декораций к операм, «Русалке» и «Проданной невесте», костюмы для «Волшебной флейты». Клара надеялась, что люди, пришедшие в театр, хотя бы ненадолго, забудут о гитлеровских войсках в двух часах от Праги, о мюнхенской сделке, и о речах Геббельса. Спектакль получился ярким, праздничным.

Рисуя, она вспоминала, судетские предания. Муж рассказывал Адели сказки, своего детства. Людвиг родился в Усти-над-Лабой. Таинственно улыбаясь, он говорил дочери о заколдованном замке, на скале, над Эльбой. Прекрасую, златовласую принцессу, злой король заточил в башню:

– Принцесса распускала косы, чтобы ее возлюбленный забрался в замок и спас ее… – Адель широко открывала темные, материнские глаза, – когда локоны касались камней, на них вырастали цветы… – Людвиг целовал дочь в затылок:

– Когда ты подрастешь, мы обязательно съездим в Рудные горы. Побродим по лесу, послушаем птиц… – Клара нарисовала Памину с золотыми, распущенными волосами. Она вытерла глаза:

– Адель раньше спрашивала, где отец, а теперь прекратила. Четыре года ребенку. Сабина тоже забудет о родителях… – девочки подружились. Сабина рассказывала Адели о котике, жившем у них дома:

– Ты счастливая, – услышала Клара тихий голос девочки, – счастливая, Адель. У тебя есть мамочка… – девчонки рисовали принцесс в коронах, мишек и зайчиков. Клара вспомнила:

– Господин Михал сказал, что у Сабины хорошие способности. Адель музыку любит, ей бы заниматься… – все надеялись, что Гитлер дальше Судет не пойдет, однако люди понимали, что просто себя обманывают. У многих пражских евреев родственники жили в Британии, или Америке. В консульства стояли длинные, безнадежные очереди. Клара плотнее запахнула халат:

– Господин Судаков три десятка юношей и девушек увозит. Хотя бы кто-то визы получил… – у них родственников не было. Госпожа Эпштейнова качала головой:

– Не сиди здесь. Забирай Адель, уезжай, куда-нибудь. Тебе тридцать лет, ты молодая женщина… – мать осекалась, видя упрямые искры в глазах дочери.

Клара верила, что Людвиг жив.

Подойдя к этажерке, она провела рукой по переплетам книг: «Основы классического рисунка», «Геометрическое черчение», «Архитектурная графика». Муж преподавал черчение в Чешском Техническом Университете. Они познакомились восемь лет назад. После окончания академии художеств, Клара год провела в Париже, по стипендии. Она вернулась в Прагу с рисунками и акварелями. Девушка организовала, с приятелями, выставку. Клара, невольно, улыбнулась:

– Как Людвиг сказал? Я не ожидал среди экспрессионистов, увидеть художника, помнящего о перспективе… – медовый месяц они провели в Венеции:

– Мы старались не замечать фашистские флаги. Балкон выходил на Большой Канал. Я рисовала, каждое утро, Людвиг варил кофе… – на стене мастерской остался старый, прошлогодний календарь. Она рассматривала страницу с надписью: «Ноябрь», обведенные даты спектаклей, отметку в середине месяца: «Заказать столик в ресторане».