Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Границу перехожу как-то незаметно для себя, леском. Только чуть не наткнувшись на прусских солдат, соображаю, что уже в Богемии. Как пройти мимо пруссов? Ничего не могу придумать и решаю пока поспать, благо находится старый кряжистый дуб — устраиваюсь сидя на одной из толстенных ветвей, удобно опираясь боками и руками в ветки поменьше, а спиной — в ствол.
Просыпаюсь часов в пять дня с уже готовым решением. Придя в силу — на это уходит час — как следует вымазываю себе руки и лицо землёй, застёгиваю пиджак — увы, хотя он и велик, но совсем скрыть грудь не получается. Я быстро набираю огромную охапку хвороста и выхожу из леса, прижимая её к себе. Бреду, опустив голову; сначала на меня не обращают внимания, потом какой-то молодой лейтенант приказывает остановиться. Я встаю, судорожно прижимая хворост.
— Ты, что здесь делаешь? — рявкает лейтенант.
— Собираю дрова, господин офицер, — смиренно говорю я, впервые в жизни восхваляя своё детство за заметный прусский акцент и столь высмеиваемые конкурентками-недоброжелательницами мальчишеские интонации в голосе.
— Как звать?
— Гюнтер, господин офицер.
— Немец? — это подходит другой прусс, лет сорока. У него характерное породистое лицо аристократа.
Я приподнимаю лицо так, чтобы шляпа не упала, но стали видны курносый нос и характерные скулы:
— Да, господин офицер, богемский немец.
— Документы?
— Я не брал, господин офицер. Я искал дрова. Могу ли я спросить господина офицера? — меня осеняет вдохновение. — Нет ли у ваших врачей средства от лишая? Я очень мучаюсь, даже боюсь снимать шляпу — язвы прикипели, очень больно. И моя бедная бабушка очень мучается, а денег у нас нет, господин офицер. Она старенькая, а я сирота. С лишаём меня никто не хочет брать в работники.
Оба офицера брезгливо отшатываются.
— Нет. Вали отсюда. И собирай дрова в другом месте, — это молодой.
— Простите, господин офицер, — самым жалобным тоном канючу я, — но ведь в других местах всё уже обобрали чехи.
— А это не наше дело, — злобно говорит лейтенант. Дворянин же мягко добавляет:
— Гюнтер, дойди до города и обратись в администрацию. Немецкому сироте не откажут в помощи. Вас с бабушкой обязательно пристроят в госпиталь.
— Спасибо, господин офицер, — вздыхаю я и бреду дальше, то ликуя своей удаче, то впадая в панику при мысли, что меня остановят ещё раз. Но больше мной никто не интересуется, и я благополучно выбираюсь с заставы.
Всю Богемию я так и прошла — подбирая и прижимая в людных местах к груди хворост, стараясь ковылять тогда, когда меня могут увидеть, и переходя на привычный шаг в безопасных местах в тёмное время суток. Ночью уклоняться от патрулей было легко, днём они мной не интересовались. С утра и вечером я отсыпалась. Один раз мне не повезло попасть под дождь. Он, впрочем, был слабый, вялый — обошлось даже без насморка. Несмотря на то, что приходилось часть пути брести так, словно сейчас помру, я дошла до рощицы возле Коварны уже к вечеру двадцать первого числа.
Кожа от грязи вся чешется, и в карманах не осталось ни крошки, но я почти счастлива — мне удалось проскочить. Теперь мне остаётся только ждать.
В эти два дня я отчаянно завидую Люции — она работает инструктором по выживанию в дикой природе. Уж она бы нашла, как обеспечить себя пропитанием. Мне же удаётся отыскать только несколько уже упавших, подгнивших с одного бока яблок — они мне и пища, и вода. Сплю в самые тёплые часы, устроив постель из опавших листьев.
Вечером двадцать третьего заряжает мелкий промозглый дождик. Съёжившись и скрестив руки на груди, я выхожу на единственную улицу Коварны и присаживаюсь на корточках под одним из заборов. Вечер неуклонно идёт к ночи, а на улице всё никто не показывается. Но вдруг меня как пружиной подбрасывает: с одного из концов маячит знакомая широкоплечая фигура в плаще. Я ещё не могу рассмотреть лица, но уже уверена, что это Батори. Неужели у меня всё получилось? Неужели у нас всё получится? Я готова плакать от оставляющего меня напряжения. Рядом с Батори шагает худощавая юношеская — или девичья — фигурка в лихо сдвинутом набекрень берете, за спиной — футляр гитары. Эльза! Я бегу к ним, расплёскивая босыми ногами лужи, даже не подумав, что им никак невозможно узнать меня в таком виде. Только когда мы останавливаемся в двух метрах друг от друга, догадываюсь стащить свою жуткую шляпу — коса соскальзывает с макушки на спину, отросшая чёлка падает на лицо.
— Лили! Ничего себе вид! — восклицает Батори и тут же принимается вертеть головой. — В каком-нибудь из этих домов возможно принять тёплый душ?
— Наверное, у старосты, — предполагаю я, указывая на самый зажиточный с виду дом. По моему мнению, именно так и должны выглядеть дома старост.
— Идёмте.
Я бегу возле Батори, подпрыгивая, словно весёлая — и очень грязная — болонка и на ходу рассказываю, захлёбываясь смехом, как я сбежала от Люции, как нашла способ оставить ему сообщение, как ловко добыла себе пропитание, которого хватило аж на половину пути, как обводила пруссов вокруг пальца. Даже если он не слушает меня, всё равно — мне просто необходимо рассказать это всё, выговориться.
То ли Батори так силён, что зачаровал хозяев дома без предварительной концентрации, просто на ходу, то ли они ошалели от его напористости, но без лишних слов меня провожают в ванную, где я, распевая от счастья, смываю с себя грязь, пот, крохотные чешуйки омертвевшей кожи, корки царапин, напряжение последней недели, страх; тут же, под струями душа, стираю бельё, подсушиваю его феном и натягиваю его на себя. Приоткрыв дверь, Эльза передаёт мне одежду — я с изумлением вижу, что это мой осенний концертный костюм: огромная чёрная в белых и серебряных цветах верхняя юбка, просто чёрная нижняя, серебристо-серая блузка с воланами на рукавах, чёрный с серебряной вышивкой и пуговицами в виде монет суконный жилет. В тайном кармане юбки лежит мешочек с украшениями: набор от Кристо и кулон от Батори. Когда я выхожу, наскоро
