Черные реки сердца - Дин Кунц

— Правильно, — сказал Дюваль, несколько разочарованный тем, что пришлось расстаться с секретом.

— Освежи мою память. Сколько тел там, в конечном счете, нашли?

— Сорок одно, — сказал Дюваль. — И думали, что есть еще где-нибудь.

— «И они были все так прекрасны в своих страданиях, а после смерти напоминали ангелов».

— Вы помните это? — в изумлении спросил Дюваль.

— Это было единственное, что Акблом сказал на суде.

— И это было почти единственное, что он говорил полицейским и своему адвокату, и всем прочим. Он не чувствовал, что совершил что-то ненормальное, но понимал, почему общество думает иначе. Поэтому он просил признать себя виновным и принял приговор.

— Они были так прекрасны в своих страданиях, а после смерти напоминали ангелов, — прошептал Рой.

Когда утром «Ровер» мчал по Юте, солнце играло на иглах вечнозеленых деревьев, вспыхивало и искрилось в ветровом стекле. Игра яркого света и теней так же злила и дезориентировала Спенсера, как и пульсация стробоскопических ламп в темноте ночных клубов.

Даже когда он закрывал глаза, то сознавал, что был более озабочен ассоциацией, которую вызывала в его памяти каждая вспышка, нежели самим солнечным светом. Для его внутреннего взгляда это веселое мерцание было сверканием холодной, смертоносной стали во мраке катакомб.

Он никогда не переставал поражаться, как полно прошлое продолжает жить в настоящем и по-прежнему несет страдания, а стремление забыть его лишь пробуждает память.

Коснувшись пальцами правой руки своего шрама, он сказал:

— Приведите пример. Назовите мне хоть один скандал, который погасило это безымянное Агентство.

Она поколебалась:

— Дэвид Кореш. Вако, штат Техас.

Ее слова заставили его широко раскрыть глаза даже навстречу стальным клинкам солнечного света и темно-кровавым теням. Он недоверчиво посмотрел на нее:

— Кореш был маньяком!

— Никаких возражений. У него было четыре мании, насколько я знаю, и, разумеется, я не буду спорить, что мир без него стал лучше.

— Я тоже.

— Но, если бы Бюро по расследованию дел, связанных с алкоголем и незаконным хранением оружия, хотело бы задержать его по делу об оружии, они могли бы схватить его в баре в Вако, куда он часто ходил слушать оркестр, который ему нравился. Затем они могли внедриться в организацию без сопротивления с его стороны. Вместо того чтобы штурмом брать его дом. А там, Господи помилуй, были дети.

— Дети, не представляющие никакой опасности, — проговорил он.

— Конечно, они там были. И сгорели заживо.

— Несчастный прием, — сказал он осуждающе, играя роль адвоката дьявола.

— Правительство никогда не производило какого-либо запрещенного оружия. На суде они заявляли, что должны были найти оружие, переделанное на полностью автоматический огонь, но там было много несуразностей. «Техасские Рейнджеры» предусматривают только по две единицы огнестрельного оружия на каждого своего члена — все легально. Техас — это штат большого оружия. Семнадцать миллионов населения и свыше шестидесяти миллионов единиц огнестрельного оружия — по четыре на нос. Члены этого общества владеют лишь половиной того оружия, что есть в средней техасской семье.

— О'кей. Это было в газетах. Обо всем этом сообщалось, пускай даже не очень широко. Это трагедия и для погибших детей, и для Бюро по расследованию. Но что именно сделало это безымянное Агентство, чтобы замять дело? Это была для правительства весьма неприятная, ставшая общеизвестной, история. Оно оказало Бюро медвежью услугу, пытаясь выгородить его, выставить в лучшем свете.

— О, но они были просто блистательны в сокрытии самого взрывного аспекта этого дела. Кое-кто в Бюро, лояльный Тому Саммертону, директору, намеревался использовать дело Кореша как пробное для применения законов о конфискации имущества к религиозным организациям.

В то время как Юта уже мелькала под их колесами и они приближались к Модене, Спенсер продолжал трогать пальцем свой шрам и размышлять над тем, что она ему раскрыла.

Деревья стали словно уменьшаться. Сосны и ели тут отстояли слишком далеко от шоссе, чтобы отбрасывать тень на проезжую часть, и пляска светотеней прекратилась. Еще Спенсер заметил, что Валери стала щуриться, глядя на дорогу впереди, и вздрагивать слегка время от времени, словно ее мучили собственные воспоминания.

Рокки сзади них, казалось, не обращал внимания на серьезность разговора. Безусловно, для самочувствия собаки так было лучше.

Спенсер наконец сказал:

— Сделать целью захвата имущество религиозных групп, даже сплотившихся вокруг таких одиозных фигур, как Кореш, — это гром среди ясного неба. Если это правда. Налицо полное пренебрежение конституцией.

— В наши дни существует множество культов и самостоятельных сект с миллионным имуществом. Как там зовут этого корейского проповедника — преподобный Мун? Держу пари, его церковь имеет в Соединенных Штатах сотни миллионов. Если любая религиозная организация вовлечена в криминальную деятельность, ее право на освобождение от налогов аннулируется. И тогда, если Бюро или ФБР имеют разрешение на конфискацию имущества, они окажутся первыми, опередив даже департамент государственных сборов, и все заграбастают.

— Устойчивый поток наличности, чтобы покупать больше игрушек — лучшего офисного оборудования для заинтересованных бюро, — сказал он задумчиво. — И помогать держать на плаву это безымянное Агентство. Даже расширять его. В то время как множество парней, местных полицейских, имеют дело с настоящими тяжкими преступлениями, уличными бандами, убийцами, насильниками, а у полиции даже нет средств, чтобы увеличить им жалованье или купить новое снаряжение.

Когда за окном промелькнула и Модена, Валери сказала:

— А подотчетность применяющих федеральные законы о конфискации имущества и аналогичные законы штатов может только угнетать. Захваченное имущество раскладывается неадекватно — некоторый процент просто исчезает в карманах сопричастных чиновников.

— Легализованное воровство.

— Так как никто никогда не был пойман за руку, оно может быть названо законным. Как бы то ни было, люди Саммертона в Бюро планировали подбросить наркотики, магнитофонные записи крупных сделок с наркотиками и массу запрещенного оружия в «Маунт Кармел-центр» — цитадель Кореша — после успеха первых налетов.

— Но первые налеты провалились.

— Кореш оказался более несдержанным, чем они полагали. Невинные агенты Бюро были убиты. И невинные дети. Это стало золотой жилой для прессы. При множестве свидетелей головорезы Саммертона не смогли подбросить наркотики и оружие. От операции отказались. Но внутри Бюро оставался бумажный след: секретные меморандумы, доклады, файлы. Все это требовалось быстро ликвидировать. Пара людей также была ликвидирована, людей, которые знали слишком много и могли проговориться.

— И вы утверждаете, что именно безымянное Агентство убрало всю грязь?

— Это не я утверждаю. Они в самом деле это сделали.

— Но при чем здесь вы? Откуда вы знаете Саммертона? — Она закусила нижнюю губу и, казалось, задумалась, насколько откровенной может быть. Спенсер спросил: — Кто же вы, Валери Кин? Кто вы, Ханна Рейни? Кто вы, Бесс Беер?

— А кто вы, Спенсер Грант? — ответила она с деланным возмущением.

— Если не ошибаюсь, я назвал вам имя, настоящее, подлинное имя, когда был не в себе в прошлую или позапрошлую ночь.

Она колебалась, качала головой, но не отрывала глаз от дороги.

Тут он обнаружил, что его голос понизился и стал разве чуть громче шепота. И хотя он не мог заставить себя говорить громче, но, заговорив, чувствовал, что она слышит каждое слово:

— Майкл Акблом. Это имя я ненавидел большую часть своей жизни. Оно уже не мое законное имя четырнадцать лет, с тех пор, как мой дед помог мне обратиться в суд, чтобы получить право сменить его. И с того дня, как судья принял такое решение, я ни разу не произносил это имя, ни разу за все это время. Пока не назвал вам.

Он замолчал.

Она ничего не говорила и, несмотря на его молчание, понимала, что он еще не закончил.

То, что Спенсер хотел сказать ей — он чувствовал, что нуждается в этом, — было легче сказать в приступе безумия, подобно тому, как он сделал свое предыдущее признание. Сейчас его сдерживала даже не робость, а сознание, что он конченый человек, а она заслуживает кого-нибудь получше, каким ему уже не стать.

— И даже если бы я не терял сознание, — продолжил он, — я бы сказал вам все, раньше или позже. Потому что я не хочу ничего таить от вас.

Труднее всего порой даются те слова, сказать которые понуждает глубокая и острая потребность. Если бы у него был выбор, он бы отверг это время, это место на пустынном шоссе, наблюдаемый и преследуемый, мчащийся вперед либо к смерти, либо к неожиданному дару свободы — но в любом случае в неизвестность. Жизнь, однако, выбрала этот неподходящий момент без консультации с теми, кто жил в нем. И боль, когда говоришь от сердца, в конце концов, всегда легче переносится, чем то страдание, которым расплачиваешься за молчание.