Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

— Идем, — сказал Василий, — чего же теперь… Слышь, Наташа…

10

Лукину с Нестеровым был отведен левый угол землянки. Конвоиры устроились возле печи. Не снимая шуб и меховых шапок, они, поджав под себя ноги, уселись на полу перед очагом и принялись кипятить чай, поминутно подкладывая в топку ярко вспыхивающие сухие еловые прутья.

Лукин лежал на спальном земляном возвышении неподвижно, с закрытыми глазами. Никита сидел рядом и смотрел на черное оконце под потолком. Отсветы огня играли на стеклах оконца, разбрызгиваясь частыми каплями, будто на улице шел розовый дождь.

Никита чувствовал себя усталым, но не испытывал ни страха, ни тревоги. Он не хотел и не мог верить в смерть. Он даже не мог представить ее себе. Все, что говорил Косояров, существовало как бы само по себе, а он — Никита — сам по себе, и угроза быть повешенным не могла коснуться его.

Конвоиры развели сильный огонь, и в землянке становилось жарко.

Никита расстегнул ворот, распоясался и отодвинулся подальше от каменной печурки.

— Ты чего? — спросил, обернувшись, старший конвоир, — широкоскулый казак с клочковатой бородой и с узким разрезом карих живых глаз. — Не то закурить хочешь? Закури… — Он протянул Никите кисет.

— Не курю, — сказал Никита, удивившись дружелюбию конвоира.

— Или из семейских? — спросил тот.

— Нет. С малолетства не набаловался, вот и не курю.

— Семейские-то староверы, те действительно не курят, — сказал казак. — Табачок дьявольской травкой считают — поганью. Он для них, что для чертей ладан.

Казак голыми пальцами достал из пепла маленький красный уголек и положил его в трубку. Потом большим корявым пальцем он вмял уголек в рыхлый табак и принялся раскуривать трубку, посапывая и чмокая губами.

Где-то в лесу недалеко от землянки заржала лошадь и зазвенели ударяющиеся друг о друга седельные стремена.

Конвоиры прислушались.

— Седлают… — сказал казак. — Видно, надумал Павел Никитич на проселок конную разведку послать.

— Должно так, — согласился второй конвоир — парень лет двадцати.

Он достал из очага закипевший котелок и, бросив в бурлящую воду размятый в горсти зеленый чай, снова подвинул котелок ближе к углям.

Потом парень поднялся на ноги, подошел к стене и снял с деревянного крюка седельную переметную суму. Он достал из нее горсть поджаренной пшеничной муки, маленький мешочек с солью и снова вернулся к очагу. Склонившись над котелком, парень бросил в кипящую воду щепотку соли и стал мешать в котелке деревянной ложкой, подсыпая в него из горсти рыжую муку.

В лесу снова заржала лошадь.

Лукин приподнялся на земляных нарах и сел.

— Неужели до сих пор суд не кончился? — сказал он. — Долгонько же они заседают…

— Может быть, Косояров отложил суд и людей на проселок послал, чтобы слова наши проверить, — сказал Никита.

— Может быть… У них тут все может быть, — сказал Лукин. — Только нелегко им будет ночью это место найти, а тем более нелегко ночью следы проверять…

— Не бойсь, найдут… — сказал казак и недоверчиво посмотрел на Лукина. — В сю пору луны большие. До перевала тропы есть, а там чащей и пешие доберутся. Без коноводов товарищ Косояров вершноконных не пошлет, хоть и не из офицеров он, а дело знает, что твой есаул. Не зря он в японскую войну маньчжурские сопки вдоль и поперек изъездил…

— Коли и взаправду разведку послали — добро, — сказал парень и, подметив пристальный взгляд Нестерова, ободряюще подмигнул ему. — А ты бы, паря, спал покуда. Во всяком разе до солнца вешать тебя не будут, разве что к утру ближе. Поспавши-то оно завсегда лучше…

— А много вам приходилось вот так-то людей вешать? — спросил Лукин.

— Да без мала что ни одного, — сказал казак, усмехнувшись. — До сей поры к нам японцы лазутчиков не засылали, вот и вешать некого было. Впервые вы такие-то прибыли…

— Ладно, что так… — сказал Лукин и снова вытянулся на нарах.

Стараясь уснуть, он закрыл глаза. Однако уснуть Лукину не удавалось. Он ворочался на лежанке, вздыхал и говорил сам с собой, негромко произнося какие-то неразборчивые и отрывистые слова. Вдруг он снова поднялся на земляных нарах, нахмурившись, взглянул на Никиту и сказал:

— Сколько ни думаю, никак в этом старике разобраться не могу. Кто он? Не то самодур, не то сумасшедший… Не понимаю, как Полунин такого человека начальником штаба назначил, да еще своим заместителем…

— А ты, слышь, о товарище Косоярове таких слов не говори, — вскинулся казак-конвоир у очага. — Какой ты такой герой сыскался, мы еще не знаем, а Павла Никитича в делах видывали…

— И я сегодня видел, — усмехнувшись, сказал Лукин.

Казак бросил разливать чай в деревянные чашки, сунул назад на угли котелок и решительно поднялся на ноги. Он шагнул к парам, готовый затеять жаркий спор с Лукиным, но в это самое время в лесу возле землянки послышался скрип снега под ногами бегущих людей и отдаленный гул голосов.

Молодой конвоир схватил берданку, бросился к двери и, приоткрыв ее, высунулся наружу.

— Чего там? — спросил казак-конвоир.

— Шумят, — сказал парень. — Народ бежит…

— Куда бежит-то?

— Не разглядишь… Луна еще не встала…

Казак прислушался, очевидно, ожидая услышать сигнал тревоги.

Прислушался и Никита. Но сигнала не было. Гул голосов стих, и скрип снега прекратился.

— Так что-нибудь, — сказал казак и, позабыв о ссоре с Лукиным, подошел к печи. Он снова сел у очага и принялся разливать по