Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новый жилец Мальцебродова, устав за неделю подписывать распоряжения и другие документы (по которым комиссарам и всем другим советским начальникам вменялось арестовывать кулаков, спекулянтов, всех, кто не выполняет предписания рабоче-крестьянской власти, брать заложников, расстреливать), регулярно по субботам приезжал отдыхать в бывшее имение Салтычихи и доктора Соловьева.
Готовила няня семьи Бонч-Бруевича, искусная повариха, стряпуха, ее хрустящие мягкие булочки, как свидетельствует Владимир Дмитриевич, и кофе Владимир Ильич называл «бесценными». Стало быть, белый хлеб едали. «С продуктами было весьма туго. Мясных продуктов почти совсем не было. Огород у нас был свой. На нем работали все. Владимир Ильич вскопал несколько грядок», — читаем в том же очерке. Да красноармейцы навозили навоз из старых коровника и конюшни, по-видимому, опустевших.
На огороде росли помидоры, огурцы, редиска, свекла, цветная капуста. Целыми корзинами предприимчивый Бонч увозил овощи в Москву и сдавал, не торгуясь, поскольку мешали коммунистические принципы, в некий кооператив. А там кооператоры сами определяли, сколько молока и яиц дать взамен. Так сказать, наладили социалисты товарообмен. «Секрет нашего огорода» предприниматель открыл, очевидно, не без внутреннего колебания, вождю, который к такого рода коммерции отнесся с большим пониманием, одобрил, высказал даже ценную мысль: «За ними — за кооперативами рабочих и крестьян — великое будущее, если они будут поставлены хорошо, общественно, с постоянной проверкой и с творческим участием членов кооператива».
Казалось бы, что проще, взять да покрыть землю России такими замечательными кооперативами, а вот почему-то семьдесят с лишним лет не хватило для такого дела. Бонч-Бруевич после успешного опыта с огородом в Мальцебродове присмотрел земли рядом с имением, дачи, «владельцы которых все разъехались» (здесь, в этих словах, он лукавит, поскольку они просто в страхе разбежались), присовокупил казенный лес и на 500 гектарах создал советское хозяйство, сокращенно совхоз, дав ему красивое название «Лесные поляны». Из кассы Совнаркома выделили двадцать пять тысяч рублей беспроцентной ссуды на год. Через десять месяцев долг был покрыт, а из совхоза потекла молочная река в Кремлевскую больницу, о которой еще не пришел черед рассказать, и в другие богоугодные заведения.
Поскольку зашла речь о деньгах, не премину сказать, что на даче образовалась коммуна двух семей — Ленина и Бонч-Бруевича, которая вела совместное хозяйство. Столовались вместе, в день пребывания на даче с каждого в общую кассу шло по 17 рублей. Главы семей платили личным шоферам по десять рублей за каждый приезд на дачу, кроме того, шоферы получали жалованье на автобазе.
А в месяц Владимир Ильич получал 500 рублей. Как видим, экономический обвал еще впереди. Голод начал сжимать своими клешнями шею питерским пролетариям, они первыми ощутили на себе, что значит жить без хлеба. Как раз в те дни, 21 мая, подписывает Ильич в кабинете в Кремле «Обращение к питерским рабочим об организации продовольственных отрядов».
Мало кто знал в Москве, где проводит Ильич выходной. Соседями по даче оказались какие-то сотрудники бельгийского посольства. Они приходили специально, чтобы посмотреть, как правитель государства в жаркие дни обедает, сидя за семейным столом под лестницей на первом этаже, где оказалось самое прохладное место. Отсюда после обеда ходили в лес, на поляны, по грибы. В Мальцебродове после убийства графа Мирбаха левыми эсерами узнал Ильич о требовании немцев ввести в Москву германский батальон, после чего сел здесь же, на даче, писать ответ на ультиматум…
Кроме ставшей привычной дороги по Ярославскому шоссе машина Ленина не раз устремлялась из Кремля по другой дороге, в западном направлении, в сторону Барвихи. Эти поездки составители справочника «Ленин в Москве и Подмосковье» относят к лету 1918 года, к концу июня, когда семья регулярно выезжала с Бончами в Мальцебродово.
«Дачи не было», — забыв почему-то о Мальцебродове, пишет Мария Ульянова, у которой была своя комната на втором этаже. «У Марии Ильиничны на правой стороне стояла кровать, а в левом углу столик, такой же, как у Владимира Ильича. На нем стояло овальное зеркало. Помню, я говорил Надежде Константиновне: „Вас обидели, зеркала не дали“», — пишет более памятливый Бонч-Бруевич.
Продолжу цитировать Марию Ильиничну: «И чтобы подышать свежим воздухом в свободный день, мы… взяли себе за правило выезжать хотя бы на несколько часов за город, забирая с собой вместо обеда бутерброды. Ездили в разных направлениях, но скоро излюбленным местом Владимира Ильича стал лесок на берегу Москвы-реки, около Барвихи. Мы выбирали уединенное место на горке, откуда открывался широкий вид на реку и окрестные поля, и проводили там время до вечера…
Как ни примитивен был такого рода отдых — о другом в то время трудно было подумать…»
Чем объясняется забывчивость Марии Ильиничны? Очевидно, все той же причиной, по какой все мемуаристы, бравшиеся за перо после смерти Ленина, спешили представить его человеком, всецело отдавшим свою жизнь делу рабочего класса, нисколько не заботящимся о себе, о своей семье, а если и отдыхавшим, то непременно под напором товарищей, на речке, не на комфортабельной экспроприированной чужой даче.
По всей вероятности, Ленин выезжал на природу не только с ночевкой в Мальцебродове, в коммуну, где кашеварила няня, подававшая «бесценные» булочки и кофе. В июле 1918 года несколько раз приезжал в близкое Кунцево, когда возникло напряжение в отношениях с Германией, вглубь, в Тарасовку, в силу этой причины ехать не мог. Ильич гулял в прекрасном кунцевском парке, над высоким берегом реки, откуда открывается великолепный вид на Хорошево-Мневники. 14 июля, это точно известно, «он остановился в одной из реквизированных у буржуазии дач», как свидетельствует Институт истории партии МГК и МК в справочнике 1988 года. А получив тревожный звонок из Наркомата иностранных дел, поспешил поздно вечером в столицу.
В первое лето жизни в «красной столице» Ленин довольно часто садился в машину и направлялся к поселившимся в городе старым партийным друзьям: Скворцову-Степанову, доктору Обуху, дантисту Дауге, к чете Лепешинских, которых знал со времен сибирской ссылки, к доктору Готье, доктору Левицкому.
Два доктора — терапевты Обух и Готье — стали постоянными лечащими врачами: очевидно, визиты к ним после приезда в Москву связаны не только с его желанием побеседовать «об отношении врачей к советской власти, о перспективах развития здравоохранения», как о том пишут партийные историки, но и с собственным здоровьем, дававшем Ильичу сигналы наступающего бедствия.
Первый дачный сезон выдался хорошим. «Времяпрепровождение ничем особенным
