Да – тогда и сейчас - Мэри Бет Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путь в клинику был осенен надеждой – хрупкой, как хрустальный шарик для гаданий, в котором они с Питером пытались разглядеть будущее. Но дорогу домой словно окутало облако печали, пару раз Кейт становилось так тяжко, что хотелось вырулить на обочину и перевести дух. Когда стеклоочистители перестали справляться с дождем, Кейт остановилась у закусочной купить кофе, но не смогла заставить себя выйти из машины.
Осмотр Питер перенес стойко. Он попросил, чтобы Кейт разрешили присутствовать, и честно отвечал на все вопросы. Некоторые ответы напугали ее до дрожи, и врач сжал ей руку, чтобы успокоить. Среди прочего было: «Вы никогда не хотели причинить себе боль?» После паузы – такой короткой, что заметить ее могла только она, человек, знающий Питера лучше всех на земле, – он сказал: «Нет». Было видно, что врачи поверили, а под ребрами у Кейт словно разверзлась бездна. После беседы их попросили выйти в коридор. Питер ждал спокойно, однако было видно, что он смертельно устал от вопросов, осмотров и от всего, что произошло за эти двенадцать недель. Он почти засыпал. Но когда из кабинета вышли врачи с бланками для заполнения, что означало – ему можно остаться, – Питер взглянул на жену испуганно, словно пойманное в силки животное, и она едва удержалась, едва не схватила его за руку и не увела в машину. Кейт всегда думала, что вдвоем они могут справиться с чем угодно. А теперь, когда ей удалось заставить Питера сказать то, что она хотела услышать, признаться во всем, во всех подробностях, – теперь-то они точно справятся. Возможно, им и не нужны никакие врачи. Она возьмет отпуск, и они придумают какой-нибудь план. Заложат дом, закроются в комнате и что-нибудь придумают.
– Кейт? – позвал Питер.
Его рука зависла над строкой для подписи. Через мгновение ее выпроводили из клиники, а женщина по имени Марисоль попыталась ее утешить и заверила, что уж тут-то из ее мужа вся дурь выйдет.
– Не говорите о нем так, – сказала Кейт. – Вы не знаете, что он пережил. Даже представить себе не можете.
Она мало знала об этом заведении, успела лишь немного почитать о нем в интернете. Но это точно была единственная клиника на ближайшие двести миль, где имелись свободные места и где страховка частично покрывала лечение. Выбирать не приходилось. И все же Кейт стало казаться, что она поторопилась. Питер ни разу в жизни никому не нагрубил. Он был великодушен, справедлив, терпелив и не заслуживал жесткого обращения, даже если его предполагали здешние методы.
Постой, сказала себе Кейт. Он стрелял и мог в кого-нибудь попасть. В другого полицейского. В прохожего. В ребенка.
– Ну-ну, – приговаривала Марисоль, поглаживая ее руку. – Впервые у нас? Первый раз всегда самый тяжелый.
Первый раз? Значит, предполагается, что обязательно будет второй? Значит, они сами не очень-то верят в свое лечение? Кейт захотелось вцепиться ногтями Марисоль в лицо, но вместо этого она вышла на улицу, добрела под дождем до машины и еще четверть часа смотрела на здание, ждала, когда в одном из окон зажжется свет и станет ясно, где его палата.
Уложив детей, Энн и Фрэнсис целый час говорили об Ирландии, сравнивали тамошние мягкие зимы с нью-йоркскими, вспоминали холодное лето и День святого Стефана. Фрэнсис сидел в кресле, Энн устроилась в углу дивана. Вначале обоим было неловко, но постепенно они успокоились и отдались воспоминаниям. Оба на День святого Стефана ходили ряжеными. Оба ездили на мессу на телеге. Оба помнили вкус тамошней еды, особенно масла, молока и яиц. Оба скучали по Ирландии, а на самом деле – по детству, по времени, когда не нужно было ничего решать и ни о чем жалеть. Фрэнсис видел, что Энн, в точности как и его, переполняет печаль, которой не подберешь названия. Не тоска по родине, нет, скорее досада человека, бросившего родной дом, а взамен не приобретшего ни богатства, ни мудрости. Да и на родину уже не тянуло. Вся жизнь прошла на чужбине, и ради чего? Энн родилась в графстве Дублин, но вопреки догадкам Фрэнсиса не была столичной жительницей. Оказалось, что у обоих когда-то были собаки по кличке Шеп. Оба ни разу не возвращались в Ирландию. Когда приехала Кейт, они говорили об ирландцах, которые прожили в Америке полвека, но похоронить себя завещали на родине. Фрэнсис впервые за десять лет вспомнил дядю Пэтси. Отправка гроба с его телом в Коннемару обошлась в целое состояние.
– А ты сам не хочешь, чтобы тебя похоронили в Ирландии? – спросила Энн и снова подумала, как странно, что они сейчас сидят рядом и разговаривают. Из-за нее его едва не похоронили много лет назад.
Кейт вошла в комнату и извинилась за опоздание. Они что, все это время говорили о смерти? О похоронах? На улице настоящий потоп. На дороге случилась серьезная авария. По пути домой Кейт все думала о том, как получилось, что самый страшный человек из ее детства сейчас сидит в ее гостиной и ждет ее возвращения, что теперь они накрепко связаны безграничной любовью к Питеру, они в одной лодке и должны либо вместе грести ему на помощь, либо дать ему утонуть.
Увидев Кейт, Энн вскочила, словно готовясь пуститься наутек.
– Как Питер? – спросила она.
В глазах Фрэнсиса читался тот же вопрос – и тревога за дочь, бледную, измученную, явно пережившую тяжелый день.
– Его взяли. Так что будем ждать, – ответила Кейт.
«Ну вот и все, пора уходить, – подумала Энн. – Надо оставить их в покое. Вернется Питер, и я вернусь. А пока здесь территория Глисонов». Возможно, приедет Лина или кто-то из сестер. Энн никогда не пыталась запомнить их имена. Но потом она подумала о спящих наверху детях, в жилах которых текла кровь не только Глисонов, но и Стенхоупов. Вспомнила первые ночи в больнице. Спать со светом в коридоре было непривычно, медсестры могли войти в любой момент
