Корабль Рима - Джон Стэк

Взгляд консула скользнул по толпе и остановился на группе людей на ступенях курии. Здесь собрались все сенаторы, как враги, так и союзники, — за исключением одного человека. Дуилий улыбнулся, понимая, что никто не осмелился отвергнуть приглашение, боясь поссориться с самым влиятельным человеком Рима. Согласно традиции, за спиной Дуилия стоял раб, шептавший ему на ухо: «Мементо мори»; помни о смерти — напоминание богов о том, что он всего лишь человек. Дуилий не обращал внимания на раба, справедливые слова которого заглушались опьянением победы и возбуждающим действием власти.

Аттик ехал в колеснице позади консула, на почетном месте, которое предоставили ему по настоянию благодарного Дуилия, хотя капитан просил отпустить его на «Аквилу». Многие люди в толпе узнавали Аттика, о котором стало известно из выступлений ораторов, нанятых Дуилием для того, чтобы разнести весть о победе по всему Риму. Люди выкрикивали его имя, и Аттик отвечал на приветствия кивком, поскольку правой рукой крепко держал поводья, а левой высоко поднимал новое знамя римского флота.

Слушая, как римляне скандируют греческое имя, капитан мысленно улыбался. Он снова вспомнил о противоречивых чувствах, с которыми была связана его верность Риму. В этот день Аттик невольно ощущал себя частью все увеличивавшейся толпы, окружавшей его со всех сторон; радость была заразительной, а преданность Риму искренней. Уникальный город, населенный людьми, постоянно стремившимися расширить свои владения за счет других. Оглядываясь назад, Аттик видел результаты этих стремлений. За ним следовала целая армия рабов, которые несли бронзовые тараны захваченных галер врага. Эти тараны должны украсить новую колонну, которая будет установлена на площади в честь одержанной Римом победы.

Процессия остановилась у ступеней курии, и Аттик снова обернулся. Он смотрел, как Дуилий сходит с колесницы и поднимает руку, отвечая на возобновившиеся приветствия, сливавшиеся с пронзительными звуками тысяч труб. Консул медленно повернулся к Аттику и взмахом руки предложил капитану сопровождать его в триумфальном восхождении по ступеням курии. Аттик шагнул вперед, крепко сжимая древко флага Классис Романус, и вместе с Дуилием стал подниматься по лестнице.

Услышав далекие звуки труб, Марк взбежал по ступеням, ведущим к парапету над главными воротами. Сердце его наполнилось радостью при виде длинной колонны солдат в красных и пурпурных одеждах, приближавшейся к лагерю под бой барабанов и приветственные крики легионеров. Двумя днями раньше, на девятый из десяти оставшихся дней, отряд из пятидесяти римских всадников прибыл в Макеллу с вестью о том, что из Бролиума форсированным маршем движутся легионы. Обрадовавшись новостям, в лагере бесцеремонно умертвили пятьдесят кавалерийских лошадей и питались их мясом до прихода основных сил.

Ворота под Марком открыли, не дожидаясь приказа, и солдаты Девятого легиона выскочили наружу, выстроившись вдоль дороги, ведущей к лагерю. Марк узнал центуриона, который верхом сопровождал первую манипулу, — уверенный взгляд, прямая спина. Марк сбежал вниз, проложил себе путь на середину дороги и остановился, широко улыбаясь и раскинув руки. Септимий сразу же заметил Марка. Приказав опциону принять командование, он спешился и преодолел последние несколько шагов пешком, заметно хромая. Септимий получил разрешение Дуилия временно покинуть «Аквилу», и его назначили в авангард колонны, которая направлялась на помощь Макелле и Сегесте. Центурион хотел лично выполнить обещание, данное бывшему командиру.

Марк приблизился к Септимию, протягивая руку.

— Добро пожаловать в Макеллу, морская пехота, — с улыбкой сказал он.

— Ты выглядишь голодным, — ответил Септимий, пожимая руку ветерана и вспоминая их последнюю встречу и клятву, которая теперь была исполнена.

Сципион сделал еще один глоток вина, прислушиваясь к реву толпы на площади в полумиле от его дома. Городской дом сенатора был пуст: слуг отпустили, а личная охрана участвовала в триумфальном параде Гая Дуилия. При мысли о младшем консуле ненависть Сципиона вспыхнула с новой силой. Этот человек забрал себе все, что по праву принадлежало ему. Сципион хорошо помнил их последнюю встречу на палубе карфагенского флагмана, презрение и отвращение, промелькнувшие на лице Дуилия, пренебрежительный тон, которым он приказал доставить Сципиона на борт «Аквилы», игнорируя ранг старшего консула. Сенатор также запомнил победное выражение на лице молодого капитана Перенниса, стоявшего в окружении своей закаленной в боях команды. Этой картины он не забудет никогда.

Триумфальное шествие достигло главной площади, и толпа разразилась неистовыми криками, приветствуя Дуилия, поднимавшегося по ступеням курии. Там сенаторы возложат ему на голову золотой оливковый венок — символ победы. Сципион не мог думать об этом без отвращения. Награду отняли у него с помощью хитрости и предательства. Высказывались даже предложения наградить Дуилия когноменом, почетным прозвищем, которое отражало бы признание его победы. Политические противники уже придумали Сципиону собственное прозвище: Асина, или Осел, в честь позорного поражения при Липаре.

Услышав, что кто-то вошел в комнату, сенатор встал. Это была его жена Фабиола. Женщина медленно приблизилась к Сципиону; лицо ее оставалось суровым. Фабиола взяла кубок из руки мужа и аккуратно поставила на стол.

— Тебя предали, — сказала она.

Сципион кивнул, снова сел и потянулся за кубком.

Фабиола остановила его руку, взяла Сципиона за подбородок и подняла его лицо, глядя прямо в глаза.

— Тебя предали в твоем собственном доме, один из рабов, который состоит на службе у Дуилия.

Слова жены медленно доходили до сознания Сципиона.

— Ты знаешь, кто это?

— Да, но он ни о чем не подозревает.

Сципион кивнул; ему ничего не нужно было объяснять. Если предатель не догадывается, что его раскрыли, появляется возможность манипулировать информацией, которую получает Дуилий. Консул улыбнулся, и его улыбка тотчас отразилась на лице жены. Приветственные крики на площади усилились, и Сципион закрыл глаза. Впервые за весь день этот звук не раздражал консула, и он сумел отвлечься от шума, сосредоточившись на лицах врагов, проплывавших перед его внутренним взором, — лицах сенаторов и капитана галеры, врагов, которые жестоко поплатятся за неверность и предательство.

Гиско закричал от боли, когда второй гвоздь пронзил его правую ладонь. Привязывая его запястья к перекладине, палачи работали молча и споро, не обращая внимания на безумное лицо жертвы. Гамилькар бесстрастно смотрел на приговоренного адмирала, пряча за невозмутимостью отвращение к жестокому ритуалу. Всего в нескольких ярдах от него Будес раскрыл рот в безмолвном крике, когда веревку до отказа затянули на его шее. Он рухнул на землю, а распухший красный язык вывалился изо рта. Двое стражников подняли безжизненное тело бывшего командира эскадры и швырнули в костер, где уже горели тела шестерых высших офицеров флота.