Пустой человек - Юрий Мори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот ему что теперь делать?
Он пнул приоткрытую дверь квартиры. Попробовать найти здесь убежище? До ночи просидит, а потом что? Он поежился, вспомнив останки Вани-прораба. Тот с дуру решил из убежища выйти вечером, уж чего искал, куда шел… Груда мяса и обломки автомата, только что узлом дуло не завязано. А самого Ваню только по ботинкам узнали. Нинка его потом к Михалычу и пошла, а куда теперь ей деваться – один Бог знает.
Степа вернулся за автоматом и зашел в квартиру. Стандартная трешка, мечта жителей позднего Союза. Он прошел по засыпанным мусором коридору, кухне, в стене которой была дыра больше метра в диаметре. Наведался в довольно целый туалет, подсвечивая себе зажигалкой. Три небольшие комнаты. Собиратели из убежищ сюда не заходили, вещи почти все на месте, только раскиданы по полу вперемешку с обломками шкафов. Посуда – не кухонная, а какие-то рюмки, бокалы. Пивная кружка со счастливыми немцами в тирольских шляпах за круглым столом. Сама целая, только ручка отбилась при падении.
У отца почти такая была…
Степа отбросил находку в стену, от чего кружка окончательно брызнула веером осколков.
Он зашел в гостиную и присел на рваный, стоявший криво диван. Вот здесь до ночи можно побыть, а там – то ли ждать гостей, то ли самому… Два магазина. Столько и не надо, чтобы самому. Одного патрона хватит.
Степа выудил из кучи чью-то старую рубашку, отряхнул ее и разложил на диване. На ней разобрал автомат, тщательно протирая от проникающей во все щели пыли. Смазал. Собрал заново. Взвел, щелкнул. Пристегнул магазин и дернул затворную раму снова. Предохранитель, конечно. Все по выученной наизусть инструкции, которая как «Отче наш» и «Yesterday» одновременно…
– Добрый день! Вы только не стреляйте…
Степа сам не понял, как оказался в углу комнаты, сжимая до боли в руках автомат. Палец на спусковом крючке, ствол в сторону входа.
– Кто здесь?
В коридоре захрустела штукатурка и в комнату медленно зашел… Зашло… Вот хрен его знает, кто это, вообще?!
– Я без оружия, – мягко сказал вошедший. Развел руками, медленно, подтверждая свои слова. Голову ему приходилось наклонять, и сильно горбиться, потому что даже так гость упирался макушкой в потолок. Из-за широких плеч выглядывали концы сложенных серых с красноватым отливом крыльев, а нижние края при ходьбе волочились по полу. Прекрасное лицо, словно вылепленное скульптором, ярко-синие глаза. Вместо привычных для Степы камуфляжных курток или обносков еще тех, довоенных вещей, на госте была темно-серая грубая рубаха почти до пола.
– Я – ангел. Мы ищем выживших, чтобы спасти, – обыденно сказал вошедший и опустил руки.
– Серьезно? – как-то по-детски уточнил Степа. Но автомат опускать не спешил. – Слава Богу.
– Абсолютно серьезно, – ответил гость. Голос у него был глубокий, звучный. – Пойдем со мной.
– Куда?
– Как – куда? В землю, где нет боли и смерти, мой юный друг. Ведь мы же – друзья?
– Даже не знаю, – растерянно произнес Степа и все–таки опустил автомат. Стрелять в эдакое чудо – как-то неправильно. – Ты реально прилетел? И сможешь меня отсюда унести?
– Да. И еще раз – да. Пойдем.
– Хорошо… – Степа положил автомат на диван и подошел к ангелу. – Что от меня нужно?
Тот пожал плечами, отчего крылья за спиной тоже всколыхнулись:
– Да ничего не нужно. Только согласие.
– Я согласен.
Ангел поднял руки, опустил их на плечи Степы и неуловимым движением свернул ему шею, одновременно подняв руки к голове и крутанув изо всех сил.
Удерживая обмякшее тело на весу, он вонзил оказавшиеся длинными и острыми зубы в шею и начал жадно пить кровь, не обращая внимания на брызги на своей тоге, крыльях и стене. Потом вырвал из шеи кусок мяса и начал медленно, со вкусом жевать.
– Теперь, – отрываясь от добычи, негромко сказал он. – Ты в мире, где нет боли. А я заодно и пожру как следует. Вам все ангелы на одно лицо, придурки, а мы – довольно разные.
Если бы за кружащейся стаей кто-то внимательно наблюдал, и у этого кого-то был подходящий мощный бинокль, он понял, что это – не птицы. Одинаковые серые фигуры с красноватыми крыльями кружили над умершим городом и собирали урожай. Всех, кто еще не отправился в ад.
Их же нужно забрать с собой.
Довоенные фотографии
Я люблю старые фотографии. В них навсегда застыло свое настроение. Свой шарм. А как прекрасен был довоенный Париж… Все эти дворики, чернявые француженки с глазами похотливых ланей, старые машины, Башня. С каждого изображения мне тихо улыбаются спокойствие и тяга людей к простому счастью. К несложному. К обычному, черт его раздери, счастью!
Где было солнце и было будущее.
Если фотографии качественные (а я закачал в планшет самые лучшие из тех, что нашел на базе), то при увеличении видны детали. Мелочи. Многое. То, чего глаз обычно не замечает. Трещины на асфальте, случайно попавшее в кадр белье на ржавом балконе. Часть вывески, которую нужно додумать. Таблички с именами разрушенных улиц. Испуганные чем-то голуби, навеки замершие в хлопотливом желании обнять мир своими крыльями. Неслышимая «Марсельеза». Коротко подстриженный араб в розовой майке возле своей тачки с… А теперь уже неизвестно, с чем, видны только ручки. То ли зеленщик, то ли продавец мороженого. Да это и не важно. Сейчас уже ничего не важно.
Осторожно кладу планшет на белоснежное одеяло рядом с собой, тянусь за сигаретами и пепельницей. Мир навсегда изменился. Теперь никто не борется с курением. Никто не продает мороженое и газеты на углу рю Бломе и… Как же называлась та улица? На фотографиях ее нет, значит, теперь вряд ли кто-то вспомнит. От отеля «Эдем» там остался только призрак. Марево строгих очертаний в навеки отравленном воздухе бывшей Лютеции. Мне почему-то кажется, что и воздуха там не осталось – вечное ничто над стеклянной лавой кратера. Великанского катка на месте столицы la belle France. От этого перекрестка до Башни было километра полтора–два. Чепуха для
