Золотая шпора, или путь Мариуса - Евгений Ясенов

Их угощал желтым прохладительным напитком и фруктами хозяин — сморщенный старичок с проницательным взглядом синих глаз, которые скорее подошли бы шестнадцатилетнему шустрому пареньку. Как всегда, Уго изъяснялся на несуществующем языке немых, которого он не знал и знать не мог. Тем не менее, в Джанге Уго понимали, поскольку жестикулировал он крайне выразительно. Иногда он прибегал к всеобщему письменному — в редких случаях, когда собеседник владел этим языком. Старик из тенистого садика писать не умел вовсе.

— Идете куда? — спросил он на ужасном всеобщем устном. Уго махнул рукой в направлении юга.

— В Красный Лес? — удивился старик. Уго закивал головой, и уже отработанными, безобидными для степняков жестами принялся чертить в воздухе сложные геометрические фигуры, в такт им закрывая и раскрывая рот. Старик решительно потряс головой:

— Нет, дорогой, не поговорим так с тобой мы. Приведу грамотного сейчас я.

Хозяин исчез с неожиданным для его возраста проворством. Потягивая холодный напиток, Уго подумал: "Сейчас приведет кого-нибудь с пером и бумагой". Но вернулся старик в обществе здоровенного пузана в громадной бесформенной шапке, при здешней жаре необходимой, как волку — десять заповедей. С ним нагрянула кучка оживленно переговаривающегося люда.

— Вот толмач вам! — радостно сказал старик, выталкивая вперед пузана. Люд с любопытством глазел на пришельцев, на их поизносившуюся одежду, стоптанную обувь, запыленные лица. Все его интересовало, этот люд.

Руки пузана замелькали с невероятной быстротой. Нехорошо холодея, Уго понял: перед ними — действительно переводчик. Делать нечего — Уго стал что-то отвечать. На лице рыхлого человека в большой шапке отразилось простодушное удивление. Он повернулся к старику и сказал:

— Харган скерджам нес!

Уго не знал, как переводится эта абракадабра, но интонация была очень выразительная. Он стал отчаянно показывать: мол, у нас на родине немые по-своему объясняются.

— В твоей стране у немых другой язык? — фальцетом неожиданно спросил пузан на всеобщем. Уго поспешно закивал головой, как бы говоря: "Ну вот, понимаешь ведь, когда захочешь".

— Ты откуда? Из Талинии? — спрашивал рыхлый. Предчувствуя крах, Уго сделал отрицательный жест.

— Из Союза? Из Хелы? Что, из Рениги?

Уго пришлось утвердительно кивнуть головой. Тогда пузан вновь принялся манипулировать руками в воздухе. Через минуту он резко остановился и резюмировал:

— Нес скерджам!

— Куда дар тершак рен? — спросил старик, сдвинув брови.

— Нет, он не из Рениги, — ответил толстый на всеобщем — чтобы было ясно всем. — Или врет, что немой. Уж я-то знаю, уважаемый Джар, как в Рениге немые говорят.

— Так. Обман, значит, — протянул уважаемый Джар многообещающе. Теперь ситуация прояснилась и для Мариуса с Расмусом. И они поняли, что ситуация абсолютно безнадежна. Вокруг — толпа звереющего на глазах местного люда. О побеге нечего и думать. Но даже если умудриться каким-то образом улизнуть — куда деваться в городе, где тотчас поднимут всеобщую тревогу и чужака определят быстрее, чем птичка успеет чирикнуть.

Короче говоря, ровно через сутки троица развенчанных немых очень быстро двигалась на юг, к Кабе. Закованные в цепи, они лежали в открытой повозке. Два стража и возница сопровождали их. Повозка тряслась на ухабах, подбрасывая арестантов, как жонглер — свои мячики. В этой чертовой коробке на разборки к верховному жрецу степняков везли важных государственных преступников, и сейчас их нещадно колотило о днище и борта повозки. Их мучили голод и жажда. Ситуация не вызывала особого оптимизма, но вскоре обещала стать еще хуже.

Обман — ужаснейший проступок в мире степняков. Совершенный чужеземцем, он десятикратно усугубляется. А если на его еще и накладывается симуляция, игра на священном снисхождении к убогим… Пленники не знали, на какое наказание потянет такая совокупность преступлений. Но искупительной жертвы, думалось им, вряд ли избежать. И возмущенный люд принес бы ее еще вчера, в прохладной беседке, если бы не уважаемый Джар. Он своим авторитетом остановил озверевшую толпу, готовую разорвать обманщиков в клочья. С тех пор от сердобольных степняков наши друзья не получали ничего, кроме пинков и зуботычин. Больше всех досталось Уго. Он выдавал себя за старшего немого — он и получил сполна.

Его левый глаз совершенно заплыл. Повернув голову, Уго с тоской посмотрел на охрану правым глазом. Нет, это безнадежно. Охрана им придана настоящая. Каменные ребята почти в прямом смысле слова. Они одинаково равнодушны к словам, деньгам и переменам погоды. Пару часов назад Уго сделал дурацкую попытку предложить им пять оставшихся дублонов. В ответ он получил плетью по руке. Дублоны исчезли в карманах стражей. Рука была рассечена и до сих пор кровоточила.

Процессия остановилась. Предстоял прием пищи. Кушали, однако, только степняки. Ренам предлагалось питаться кислородом, которого в открытой степи было в избытке. Расмус придвинулся к Уго.

— Послушай, мил человек, — произнес он, с трудом ворочая языком. — Нам жить недолго осталось, давай хоть перед смертью поговорим по-человечески.

Уго посмотрел на солнце. Великое божество правоверных! Видишь ли ты, что терпят подданные твои? Или здесь, в изнаночном мире, ты нас знать не знаешь?

— Что ж, давай поговорим, — согласился Уго, облизывая пересохшие губы.

Глава 25 О священном сапфире степняков

Душа приговоренного к смерти напоминает очищенный апельсин, который понимает, что свободная, полная сока жизнь кончена, и хочет только одного: быть выжатым без остатка. Есть, правда, косточки, которые все равно останутся. Но это — мелочи. Предназначение апельсина — быть выжатым. Он понимает это только тогда, когда с него уже содрали кожуру.

Расмус оглянулся. Кажется, поговорить дадут. Хотя стража и выкована из передельного чугуна, но, она тоже может утомляться. Это, видимо, и имеет в виду хитрый термин "усталость металла". Долгий путь по летнему пеклу, по засушливой равнине с дрожащим над ней знойным маревом ни для кого даром не проходит. И караульные степняков — наверное, тоже люди. Они вряд ли собираются перекусить на скорую руку. Они ведут себя так, будто располагаются на мирный получасовой отдых.

Расмус прислонился к теневой стороне придорожного камня и спросил:

— Сам расскажешь?

— Что рассказывать-то? — еле слышно спросил Уго.

Расмус решил начать с самого начала:

— Растолкуй, чего ты с нами увязался?

— Друг Расмус! Да без меня вам бы еще в Реккеле оторвали головы, — устало проговорил Уго с очаровательной манерой отвечать не на тот вопрос, который был поставлен.

— Не переживай, не оторвали бы, — огрызнулся Расмус. — Я не о том тебя спрашиваю. Ты что — от нечего делать в поводыри к нам подрядился?

— Просто так только кошки родятся, — наставительно произнес Уго. — Свои резоны у меня были. Я и не отрицаю.

— И что за резоны такие? — поинтересовался Расмус.

— А вот это, братец, к делу не относится.

Расмуса взяло зло. Перед лицом неминуемой смерти для всех настает момент истины. Расмусу казалось, что излить душу в последние часы — или минуты, кто знает? — необходимо хотя бы по законам правоверной жизни. Но Уго, очевидно, из тех, кто уносит секреты в могилу. Расмуса это злило и одновременно, как ни странно, печалило. Он боялся себе признаться в том, что ему уже несколько дней хотелось сделать шаг к сближению с Уго. По крайней мере, он желал нормально объясниться. Путешествие ли по Джангу так на него повлияло, либо просто накопилась критическая масса совместных переживаний — но Расмус определенно стал относиться к Уго по-новому. Мысли и намерения свои Расмус считал чистыми, как девственный снег, и прозрачными, как слеза младенца. К сожалению, Расмус, как и большинство людей вообще, был не в силах осознать, что абсолютное взаимопонимание между людьми — вещь абсолютно нереальная. "По той причине, что во всем мире не найти двух одинаковых людей, мы никогда не поймем до конца другого, никогда не будем поняты до конца другими". Хорошо сказал великий философ Гвидо Маракас!

Но Расмус этого изречения не знал, а Уго продолжал держать дистанцию.

— Ты мне еще расскажи, что не знаешь светловолосого, которого мы встретили возле часовой башни! — Расмус с трудом нашел в себе силы ехидно улыбнуться.

— А ты мне, конечно, не поверишь, если я скажу, что как раз в часовой башне мы с ним и познакомились? — учтиво ответил Уго вопросом на вопрос.

— Не поверю. Знаешь, почему?

Уго молчал. Мариус внимательно слушал.

— Потому что видел этого светловолосого в Брюнеле, — продолжил Расмус. — С тем молодым санахом, что на мельнице работает.

— Ну и что? — все так же бесцветно спросил Уго.