Лесной бродяга - Габриэль Ферри

В лагере господствовали замешательство и неразбериха. Распространился слух, что золотоискатели совсем недалеко от цели экспедиции, что где-то поблизости находятся богатейшие россыпи и что дон Эстебан покинул лагерь с целью уточнения их местонахождения. Впрочем, в течение первой половины дня беспорядок в лагере не имел иной причины, кроме вполне естественного нетерпения, с которым мексиканцы ожидали возвращения своего предводителя с добрыми известиями. Но когда солнце перевалило за полдень, а ни один из четырех покинувших лагерь до рассвета всадников так и не возвратился, нетерпение переросло в беспокойство, спустя еще пару часов — в откровенную тревогу.

Напрасно мексиканские дозорные пристально вглядывались вдаль: они так и не увидели ни своего предводителя, ни его эскорта, ни проводника, чье таинственное исчезновение давало пищу тревожным толкам.

Привязанные к ограждению лошади понурили головы от жажды, которая начала мучить и людей. Кроме того, стал досаждать и голод, ибо авантюристы не рискнули покинуть пределы лагеря, чтобы поохотиться на оленей или бизонов, — ведь дон Эстебан накануне отдал строгое распоряжение не выходить за линию укреплений. По мере того как солнце приближалось к западу, беспокойство и тревога усиливались все более.

Вне лагеря, близ самой ограды из связанных цепями повозок, валялись многочисленные трупы лошадей и индейцев, от которых уже шло зловоние. С северной стороны на равнине виднелись свежие холмики — могилы павших прошлой ночью мужественных защитников лагеря. Они придавали окружающему ландшафту еще более унылый и мрачный вид.

После четырех часов пополудни часовые заметили в отдалении облако пыли. Мексиканцы тотчас высыпали за ограду, надеясь встретить дона Эстебана и его спутников, однако появившаяся было надежда вскоре сменилась разочарованием: среди облака пыли мелькали перья головных уборов апачей и их украшенные скальпами копья.

В лагере поднялось смятение, отовсюду слышались крики:

— К оружию, индейцы!

Беспорядок достиг в эту минуту своего апогея. Все растерялись; никто не знал, кому принять на себя обязанности, кого слушаться. Однако чувство самосохранения заставило мексиканцев поспешно занять указанные им накануне позиции. На всех лицах отражалось сильнейшее беспокойство. Только через несколько минут мексиканцы несколько пришли в себя, так как разглядели, что индейцев всего шестеро и приближались они без воинственных криков. Передовой всадник держал в руке копье с привязанным к нему белым лоскутком — символом мира. Роль миротворца взял на себя сам вождь апачей.

Приблизившись к лагерю на расстояние ружейного выстрела, индейцы остановились; Черная Птица с белым знаменем подъехал еще ближе к лагерю. Остановившись в нескольких шагах от мексиканцев, он начал размахивать копьем.

Навстречу ему из лагеря выступил участник экспедиции, уроженец Тубака, который благодаря некоторым контактам с племенами апачей научился объясняться с апачами на местном диалекте, состоявшем из индейских и испанских слов. Это был невысокий сухопарый человечек, который в глазах индейцев, больших почитателей физического совершенства, должен был служить очень плохим представителем власти. Его звали Гомес; весьма неохотно принял он на себя роль посредника, отказаться от которой не мог, так как ради собственной безопасности мексиканцы должны были скрыть от индейцев отсутствие своего начальника. В сильном смущении вышел Гомес навстречу индейскому предводителю, спокойствие которого составляло разительную противоположность с замешательством тщедушного мексиканца, неожиданно очутившегося в роли начальника. Заметив, однако, на плече индейца окровавленную повязку, Гомес несколько успокоился.

Мексиканец и индеец поклонились друг другу, и первым заговорил Черная Птица.

— Мы будем беседовать как два предводителя! — заявил он с изысканной любезностью.

Мексиканец ответил не менее любезно, но легкое смущение выдавало его неуверенность.

— Великая душа часто помещается в хилом теле, — продолжал индеец, — вероятно, мой белый брат — великий вождь?

В этих словах заключалась скорее насмешка, чем лесть, хотя тон, которым они были произнесены, был безукоризненно вежлив; от наблюдательности индейца не укрылось замешательство мексиканца. Черная Птица устремил на Гомеса пристальный оценивающий взгляд, пронизывавший его насквозь; тот не выдержал его и опустил глаза в землю.

— Мой брат, конечно, не лукавит, выдавая себя за предводителя? — продолжал апач. — Но, вероятно, в лагере белых их несколько?

— Нет, я единственный начальник! — возразил с замешательством Гомес, и Черная Птица сразу сообразил, что ему не трудно будет провести его; глаза индейца заискрились от удовольствия. Он немедленно решил удостовериться в правдивости слов мексиканца.

— Слова, которые я принес, — продолжал он, — заключают в себе предложения мира, и все белые воины должны собраться вокруг меня, чтобы их услышать. Краснокожие воины всегда принимают посредников белых в палатке вождя или у костра совета племени. Почему же вождь бледнолицых удерживает вдали от своего лагеря воина, который приходит к нему как посланец мира?

Гомес колебался; он боялся впустить волка в овчарню. Черная Птица заметил эту нерешительность, и его брови мрачно сдвинулись.

— Предводитель апачей, — проговорил он, — не таков, чтобы его нужно было держать на далеком расстоянии. В одной руке он держит мир, а в другой войну. Какую же руку он должен протянуть белым воинам?

Эта угроза и особенно тон, которым она была произнесена, окончательно смутили мексиканца; он готов был уже ответить, что должен посоветоваться с товарищами, но вовремя удержался.

Между тем хитрый индеец продолжал более миролюбиво, но с явной насмешкой:

— Меня будет сопровождать всего один воин; неужели белые так малочисленны, что побоятся допустить к себе даже двух апачей? Разве их лагерь не укреплен, их ружья не в исправности и запасы пороха слишком незначительны?

Дипломатическое искусство Черной Птицы победило мексиканца. Несчастный Гомес чувствовал, что не в состоянии отказать индейцу в его требовании, отчасти из боязни нарушить мир, отчасти, чтобы не возбудить его подозрений.

— Пусть мой краснокожий брат выберет спутника, — ответил мексиканец, — но лишь одного!

Этого только и домогался индейский предводитель. Ему хотелось лично убедиться в правдивости слов мексиканца, выдавшего себя за начальника: умный индеец понимал, что белые воины подстать своему предводителю и, следовательно, в данном случае их нечего опасаться. Если же мексиканец попросту присвоил себе звание, которого не имел на самом деле, то, проникнув в лагерь, апач увидал бы настоящих начальников и уточнил план нападения, сообразуясь с силами врагов.