Повести. Рассказы - Лу Синь

— В чем дело? Не видите, кто идет? — вздрогнув от неожиданности, воскликнул шедший впереди высокий, худой и очень нескладный мужик.

Попристальнее вглядевшись в сумеречную мглу, стражники почтительно вытянулись, подняли копья и пропустили парней, задержав лишь догонявшую их запыхавшуюся женщину в халате из домотканого темно-синего полотна, с ребенком на руках.

— Вы что, не узнали меня? — спросила она изумленно, утирая кулаком пот со лба.

— Можем ли мы не узнать вас, госпожа Юй!

— Так почему же меня не впускают?

— Время сейчас неподходящее, госпожа Юй. С нынешнего года взялись за очищение нравов и исправление людских сердец, за отделение мужчин от женщин. Нынче ни в какой ямынь никаких баб не пускают, не только в этот, и не только вас. Вы уж на нас не сетуйте — такова воля начальства.

Госпожа Юй постояла молча, затем вскинула брови и, обернувшись, закричала:

— Чтоб его на кусочки изрубили! Куда это он так мчится? Прошел мимо собственных дверей и даже не заглянул;[350] несется, как на похороны родителей! Стал сановником, а много ли от этого радости? Точь-в-точь как его папаша — дослужится до того, что попадет на каторгу, а потом свалится в пруд и превратится в большую черепаху! Бессовестный, чтоб его на кусочки изрубили…

К этому времени в большом зале департамента тоже начался беспорядок. Завидев приближающихся парней, пирующие хотели было спрятаться, но, увидев, что вошедшие безоружны, осмелели и стали их разглядывать. Когда первый из группы, худой и чернолицый, оказался совсем близко, по его манере держаться стало ясно, что это и есть Юй, а остальные — его помощники.

Участники банкета от испуга тотчас протрезвели и, шелестя одеждами, отступили в конец зала. Юй же шагнул прямо к столу и уселся во главе его, причем вытянул ноги, а не подогнул под себя — не то из-за простоты нрава, не то из-за суставного ревматизма. Он был без чулок, так что сановникам были видны его огромные ступни, покрытые застаревшими мозолями, похожими на каштаны. Свита расселась по обе стороны от Юя.

— Вы сегодня изволили вернуться в столицу? — осмелев, почтительно спросил один из младших чиновников, потихоньку подползая на коленях к столу.

Юй ничего не ответил и обратился к присутствующим:

— Садитесь поближе! Ну, выяснили вы, как обстоят дела?

Сановники поползли на коленях и, поглядывая друг на друга, уселись в конце стола, на котором были остатки пиршества. Они со стыдом смотрели на надкушенные лепешки из сосновой коры и обглоданные бычьи кости, но боялись приказать повару убрать со стола.

Наконец один из сановников заговорил:

— Осмелюсь доложить вашей милости, дела обстоят вполне прилично, впечатление весьма благоприятное. Сосновая кора и водоросли имеются в изобилии, напитки тоже. Народ у нас смирный, ко всему привычный. Он, ваша милость, славится во всем мире своим умением переносить трудности.

— Тем не менее ваш покорный слуга уже составил план сбора пожертвований, — заговорил другой сановник. — Предполагается устроить экспозицию необычных продуктов питания, а также пригласить мисс Нюй-вэй[351] для демонстрации мод. Если во время продажи билетов объявить, что в зале уже не будут собирать пожертвования, то можно надеяться, что придет много народу.

— Отлично, — сказал Юй, слегка наклонившись к говорившему.

— Но самое неотложное — это поскорее отправить большой плот за учеными и перевезти их сюда, на плоскогорье, — сказал третий сановник. — Кроме того, следует послать кого-нибудь в страну Цигун, рассказать о том, как мы почитаем культуру, и сообщить, что свое ежемесячное вспомоществование они могут отныне направлять непосредственно нам. Вот здесь есть петиция, составленная учеными, и весьма толковая: они считают, что культура является жизненной артерией нации, а ученые — душа культуры.[352] Пока существует культура, будет существовать и Цветущее Ся, все же остальное — вещи второстепенные.

— Они полагают, что Цветущее Ся слишком густо населено[353] и что путь к благоденствию лежит через сокращение населения, — вновь заговорил первый сановник. — К тому же речь ведь идет о людях темных, чьи эмоции отнюдь не столь утонченны, как представляют себе мыслители. При оценке людей и событий субъективные взгляды — самое главное. Вот, к примеру, Шекспир.

«Пошли вы все к чертовой матери», — подумал про себя Юй, а вслух громко произнес:

— Я провел обследование прежних способов усмирения вод и нашел, что устройство запруд действительно было ошибкой. Впредь нужно будет отводить хляби в море. А каково ваше мнение, господа?

Стало тихо, как на кладбище, лица у сановников покрылись мертвенной бледностью. Многие почувствовали себя больными и подумали — не остаться ли завтра им дома.

— Это же способ Чи Ю! — возмущенно прошептал один храбрый чиновник из молодых.

— Позвольте вашему покорному слуге заметить, что, по его непросвещенному мнению, вашей милости следовало бы пересмотреть свое решение, — тоном категорического протеста заявил седобородый и седовласый сановник; ему представилось, что судьба Поднебесной сейчас зависит от его речи, и он набрался твердости, забыв даже думать о собственной судьбе. — Ведь устройство запруд — это способ его милости, вашего батюшки. «Три года не отклоняться от пути отца — в этом и состоит сыновняя почтительность».[354] А еще не прошло трех лет с тех пор, как его милость поднялась на небо.

Юй не проронил ни звука.

— К тому же ваш батюшка потратил столько сил и энергии! Он украл у верховного божества волшебную землю, чтобы с ее помощью строить запруды.[355] Это навлекло на него божий гнев, зато воды поубавилось. Так что, по-видимому, лучше действовать прежним способом, — сказал другой сановник, с проседью, который был приемным сыном дяди Юя по материнской линии.

Юй не проронил ни звука.

— Мне кажется, что вашей милости все-таки лучше «содеять то, что не удалось родителю», — громко и слегка пренебрежительно сказал один толстый чиновник с блестевшим от пота лицом, который принял молчание Юя за готовность покориться. — Следовать семейной традиции — значит восстановить репутацию семьи. Ваша милость, возможно, не знает, как отзываются люди о вашем батюшке…

Тут его перебил седобородый и седовласый старик сановник, испугавшийся, что толстяк скажет что-нибудь не то:

— Одним словом, устройство запруд — метод, признанный всем миром. Прочие же, так называемые «модерные», штучки и погубили в свое время Чи Ю.

Юй усмехнулся:

— Все это я слышал. Одни утверждают, что мой папаша превратился в бурого медведя;[356] другие — что он стал трехлапой черепахой; третьи говорят, что я гонюсь за славой и выгодой. Ну и пусть. Я же вот что скажу: я обследовал горы и водоемы и поговорил с народом. Действительное положение дел мне известно, и решение принято — в любом случае будем направлять воды в море. Все мои сотрудники согласны со мной.

Он указал на сидевших по обе стороны от него. Чиновники — седовласые, с проседью, с изнеженными лицами, толстые и потные, толстые, но не потные — последовали взглядом за движением его пальца, но увидели лишь сидевших в ряд черных и худых субъектов, похожих на нищих, неподвижных, молчаливых, неулыбчивых, словно отлитых из железа.

После ухода Юя время неслось удивительно быстро. Столица исподволь стала приобретать черты процветающего города. Кое-кто из состоятельных людей уже надел шелковый халат; во фруктовых лавках появились мандарины и грейпфруты, а в магазинах тканей — пестрые шелка. Богачи стали подавать на пирах первосортный соевый соус, акульи плавники в прозрачном желе и трепанги с холодным гарниром.[357] Они завели себе подстилки из медвежьих шкур и куртки на лисьем меху, а их супруги щеголяли в сережках из червонного золота и в серебряных браслетах.

Достаточно было постоять у ворот дома, чтобы наверняка увидеть какую-нибудь новинку: сегодня проедет телега с бамбуковыми стрелами, завтра привезут партию сосновых досок. То притащат камень необычной формы для сооружения искусственной горы,[358] то пронесут свежую рыбу, из которой делают строганину. Иногда можно было видеть, как к императорской резиденции шла подвода с корзинами, плетенными из бамбука; в них лежали, втянув головы в панцири, большие — локтя полтора в длину — черепахи.

— Мама, глянь, какие здоровые черепахи! — кричали при виде их ребятишки и, слетевшись стаей, облепляли повозки.

— Убирайтесь, бесенята, да поживей! Это лакомства его величества, чуть что не так, недолго и головы лишиться!

Надо сказать, что новости о Юе росли в той же пропорции, что и редкостные вещи, привозимые в столицу. Возле жилищ простолюдинов, в тени придорожных деревьев — везде можно было услышать рассказы о нем. Особенно часто говорили о том, как он по ночам превращался в бурого медведя, как клыками и когтями прорыл один за другим десять водоотводных каналов, как потом призвал небесных солдат и военачальников, вместе с ними схватил творившее всякие пакости чудовище Учжици[359] и придавил его Черепашьей горой. Зато об августейшем государе Шуне никто более не вспоминал, лишь изредка поговаривали о его непутевом наследнике Дань-чжу.[360]