Пресс-центр. Анатомия политического преступления - Юлиан Семенов

— А какое дело до всего этого Мигелю? — спросила Мари. — И мне?

— Ты не слушаешь меня, девочка… Или не хочешь понять… Завтра в десять утра я расскажу общественности, кто и почему стоит за нагнетанием ситуации в Гаривасе. Проанализирую пёрсоналии, связи, пунктиры большой политики… Я привлеку слушателей к исследованию определенных симптомов на биржах в связи с Гаривасом… Я назову имена не только Дигона, о нем отчего-то слишком много говорят, организованно, заметил бы я, но и Моргана, и Кун Леба, и Дэйвида Ролла, о которых молчат, но чьи люди проявляют любопытную, хоть и "теневую" активность на биржах, и про пассы живчиков Роберта Кара, этого "барометра Белого дома", я расскажу тоже… Если бы суды проходили до того, как совершено преступление, мы оказались бы в золотом веке цивилизации, хороший мой человечек… Я произнесу приговор по поводу преступления, которое еще не совершено, но может свершиться. Неужели это не остановит тех, кто хочет плюнуть в лицо своей родине?

("Что она ответила?" — спросил резидент, напряженно вслушиваясь в тишину. Герберт пожал плечами: "Наверное, отрицательно покачала головой".)

— Ладно, — сказал Вернье, — едем на рю Муффтар, там договорим… Гала, где у тебя машина?

26.10.83 (18 часов 26 минут)

Фрэнк По был в некоторого рода недоумении, расставшись с шефом резидентуры; встретились они в его машине на рю Вашингтон; тот был нервозен; совершенно на него не похоже; раньше казалось, что этот человек вообще лишен каких-либо эмоций, один расчет и холодное спокойствие в любой ситуации.

Беседа продолжалась несколько минут.

— На связь идите с соблюдением всех норм конспирации, фрэнк; трижды проверьтесь; поменяйте, по крайней мере, два такси; транспортные не жалейте, все будет оплачено, мотайте по всему городу, особенно если почувствуете, что флики сидят у вас на хвосте; в баре "Гренобль" есть хороший выход во двор, окажетесь на рю Гротт, прямо напротив входа в метро, если за вами пойдут, наверняка увидите; в том случае, если убедитесь, что все в порядке, доезжайте до Порт Дофин, позвоните по телефону 542.62.69, представьтесь как Якуб Назри, старайтесь говорить с акцентом, вам предложат встречу в баре "Жорж Сенк"; это значит, что вас будут ждать в "Пти серкль" за столиком возле лестницы на второй этаж через полчаса после того часа, который назовут для свидания в "Жорж Сенк"… Вас встретит мужчина лет семидесяти в сером костюме и сине-белой рубашке; на столе будут лежать три гвоздики, белая, красная и розовая; скажете ему, что приехали из Стамбула, привезли привет и письмо от Казема… Вот, возьмите эти фотографии, покажите ему и назовите два адреса, здешний, на рю Вашингтон и критский ресторан на рю Муффтар.

Шеф достал из кармана две фотографии, протянул Фрэнку; тот, глянув мельком, спросил:

— Вернье и Мари Кровс?

— Вы их знаете?

— Ее знаю хорошо, его тоже, только он не входит в сферу моего интереса, консерватор.

— А вы как к ней относитесь?

— Славная девка с хорошим пером, — ответил Фрэнк.

— Ну-ну.

— Не так разве?

— Я вам этого не сказал.

— Нет, действительно, ее ждет большое будущее, она добрый человек и отлично работает.

— Хорошо, пусть себе работает… Скажете вашему контакту, что у него есть время встретиться с ними до ночи, потом будет поздно. Он станет выдвигать условия. Соглашайтесь на все, не вздумайте выходить на связь со мною. Повторяю, принимайте все его условия.

— Я не очень-то умею делать дело, когда не понимаю его, босс.

— Потом поймете… Это в ваших интересах, фрэнк, валяйте, топайте, у меня полно работы, счастливо, соберитесь, дело очень опасное, ясно?

"Вот никогда бы не подумал, что ему семьдесят", удивился Фрэнк По, разглядывая седого, очень высокого поджарого мужчину, который вальяжно сидел за столом, ласково посматривая на три гвоздики.

Подошедшему официанту седой сказал:

— Пожалуйста, поставьте цветы в вазу, иначе они завянут без воды.

— Эти с толстыми ножками, месье, — возразил официант, такие могут долго стоять и без воды, но, если вам хочется, я принесу вазу. Какого цвета?

— Белого, если можно.

— Да, месье.

— Благодарю вас.

— О месье, это моя работа…

"Мне бы так выглядеть в семьдесят, — подумал фрэнк. Крепкое поколение, они и в восемьдесят вполне пристойны… Пили молоко без радиации и ели натуральное мясо, а не химических бройлеров… Мы-то вообще не доживем до их лет, век стрессов…"

Он умел чувствовать время, это, видимо, передалось от отца: перед тем, как перейти на завод по гарантийному ремонту часов фирмы "Омега", По-старший имел маленькую мастерскую, в доме постоянно отсчитывали минуты старинные будильники, огромные напольные красавцы с вестминстерским боем, маленькие домики с кукушками, мерявшие годы жизни беззаботно, словно в венской оперетте, гигантские керамические блюдца с испанскими рисунками, вместо стрелок нож и вилка, каких только часов не было! Даже в школе на уроках он постоянно слышал разноголосое тиканье, мог определять время с точностью до минуты, поэтому никогда не носил с собой ни "Омегу", подаренную отцом, ни "Ориент", выданный в Лэнгли (брал лишь по служебной надобности, потому что "Ориент" был особым, его можно оборудовать и под передатчик, и как микрофон для записи бесед с интересовавшими его людьми).

Фрэнк всегда помнил, как отец, внушая ему преклонение перед временем, то и дело возвращался к Онассису. "Пойми, он стал великим только потому, что с самых детских лет понял цену минуте".

(Семьи соседствовали в Смирне; деды дружили; Онассис обычно находил и помогал тем, кто из одного с ним корня.)

Отец Фрэнка рассказывал, как тринадцатилетним мальчиком Аристотель Онассис начал работать на табачной фирме своего отца, крупнейшего коммерсанта Смирны; в пятнадцать лет он бегал по горящему городу во время греко-турецкой резни, делая все, что в его силах, лишь бы спасти отца, брошенного турками в тюрьму, от расстрела; научился давать взятки тюремным стражникам, завязывать отношения с нужными людьми, по ночам учить английский язык и утром ублажать американского вице-консула, который давал пропуска для свободного прохода по городу и в порт; менять на борту сигареты на виски, снабжать этим виски тюремное начальство, тех, от кого зависело, вписать имя отца в список на расстрел или оставить до следующего дня; плакать, смешить, доказывать, стращать, сулить, умолять турецких бизнесменов, чтобы те замолвили слово за арестованного греческого фабриканта; он не знал, что такое нормальный сон, двигался двадцать часов в сутки и в конце концов спас отца, вывез в Грецию, а там старик обвинил его в том, что он утаил большую часть его денег, и семнадцатилетний мальчик навсегда покинул родной дом, уплыл в Аргентину, работал день и ночь телефонистом в компании ИТТ, скопил денег и начал торговать турецкими сигаретами…

Как-то раз Фрэнк, улыбнувшись, заметил:

— Папа, а почему ты обходишь вопрос о любовных делах Онассиса?..

— Аристотель любил и Грету Гарбо, и великую певицу Марию Каллас, и Жаклин, и прекрасную балерину из труппы Анны Павловой, но позволил себе все это только после того, как стал могучим человеком, а он стал таким, когда ему исполнилось тридцать…

Фрэнк рассмеялся.

— Папа, ты плохой воспитатель… Нельзя лгать ученикам… Ведь Онассис впервые согрешил с дочерью служанки в доме отца, когда ему только-только стукнуло одиннадцать…

— И ты веришь россказням газетных болтунов? — вздохнул отец. — Господи, как неблагодарен этот мир и злобен…

— Папочка, мне об этом говорил сам Аристотель… Он даже сказал о том, как его отец заметил: "Спи только с теми, сынок, связь с которыми не принесет ущерба твоей карьере…"

— Не кощунствуй! — возмутился старший По. — Он не мог тебе сказать этого! Ты еще мал, не дорос до того, чтобы Аристотель пустился с тобою в такие откровения!

— Мне двадцать пять, папа, в этом возрасте Онассис уже ворочал делами.

— А ты для меня и в пятьдесят останешься ребенком!

— Не быть мне тогда Онассисом.

— Не быть, — согласился отец. — Таких, как он, бог дарит Греции раз в столетие…

"Этот семидесятилетний, — думал Фрэнк, чувствуя, что подходить еще рано, секунд сорок в запасе, а то и сорок пять, — чем-то он похож на Онассиса, только тот был коротышкой, а седой красавец высок, как Ланкастер… В конечном счете, — услышал он свой голос и отметил, что в голосе была тревога, — Онассис тоже имел дело с такого рода типами, мафия, ясное дело, но, черт побери, не нам же заниматься черновой работой; я не намерен никого ни к чему принуждать, я имею дело с идеей, с прекрасной идеей нашей свободы, ей я служу, если кто-то мешает, его надо уметь заставить отойти с дороги, и все… Шеф не сказал мне, кто этот человек, тоже конспиратор, будто у меня две извилины… Но ты сейчас захотел выпить, — понял он себя, — отчего тебе захотелось выпить? И не просто так, как это принято, взял скоч[29] со льдом и тяни его весь вечер, подливая соды, а по-настоящему, тягучим, длинным глотком…"