Христа распинают вновь - Никос Казандзакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Марфа низко поклонилась, поцеловала попу руку и отошла в сторону, сложив руки на животе.
Поп обдумывал, как бы ему лучше приступить к делу.
— Ну, Марфа, — сказал он наконец, — в один прекрасный день ты попадешь в рай, стройная, как только что отлитая свечка. Столько лет ты работаешь у турок, но никогда не забывала христиан; и если у нас большая необходимость, мы, христиане, зовем тебя. Потому-то и позвал я тебя сегодня, Марфа.
«Ну и чертов поп, — думала про себя горбунья, — вот он готовит ловушку, вот уже положил сыр, открыл дверцу… Будь осторожна, бедная Марфа, как бы не попасть туда!»
— Отче, — сказала она, — твое слово — слово бога. Приказывай мне.
— Ты ведь знаешь, что Ибрагимчику нужна женщина. Он хочет, чтобы женщины поплясали перед ним, и он мог бы выбрать кого-либо из них для себя. Экий сукин сын! Это большой позор, лучше смерть! Не так ли, Марфа?
— Лучше смерть! — подтвердила старуха горбунья.
— Но нельзя же портить отношения и с агой. Община кровно заинтересована, чтобы он был на нашей стороне. Ага заявил мне бесповоротно: «Если не найдете женщину для Ибрагимчика, я начну войну с общиной!» Ты понимаешь, Марфа, тогда мы пропали! Ну, так что же делать? Что лучше — найти одну женщину для Ибрагимчика или погубить всю общину? Что скажет твоя милость, Марфа?
— Пусть пропадет община! — ответила старуха, которая думала, что угадала мнение попа Григориса.
— Боже упаси! Что я от тебя слышу, Марфа? Чтобы пропала община? Чтобы пропали христиане? Помяни меня, господи! Нет, нет, Марфа, подумай-ка хорошенько!
— Я подумала, — сразу ответила Марфа. — Нужно подыскать ему женщину.
— Браво, такой я тебя и люблю, дочь моя! Ты знаешь, какую он хочет? Кругленькую, беленькую, как свежеиспеченный хлеб, и честную…
— Кругленькую, беленькую, как хлеб, и честную… Гм, что тебе ответить, отче? Я такой не знаю…
— Ну-ка, подумай еще немного, дочь моя, ты меня очень обяжешь…
— Что тебе ответить, отче? Всех я мысленно перебрала; одна кругленькая и честная, но не беленькая, другая беленькая и честная, но не кругленькая…
— Ты знаешь, о ком я подумал? О Пелагее, старшей дочери Панайотароса, и я тебе скажу, почему…
— Но она не беленькая, батюшка! Разве ты не знаешь, что ее дразнят черным горшком, кляксой и еще…
— Это не имеет никакого значения, чудачка! Это легко исправить. Я дам тебе коробочку пудры, она начнет пудриться утром и вечером и станет белой, как хлеб…
— Ну, тогда, дорогой отче, все пойдет как по маслу.
— Но как ты думаешь, она захочет?
— Она? Она же как огонь! Она, отче мой, Ибрагимчик женского рода! Но Ибрагимчик мужчина и откровенно говорит о своем желании, а Пелагея девушка и скрывает его… Ой, и что же это будет, когда соединятся эти два зверя! Стены дома обвалятся!
И старая горбунья захихикала и вытерла рукавом мокрый нос.
— Хорошо, хорошо, — строго сказал поп, — брось ты эти игривые мысли… Давай-ка серьезно подумаем сообща, как все сделать получше. Панайотарос теперь стал сеизом аги, значит, никто не удивится, если Пелагея придет в конак, будто бы повидать своего отца. Ты все устроишь, Марфа, тебе хорошо известны такие дела, ты устроишь, чтобы Ибрагимчик увидел ее. Но заранее нужно послать ей пудру…
Поп встал, открыл шкафчик и достал коробочку пудры.
— Вот она, — сказал священник и положил коробочку на ладонь Марфы. — Скажи ей, что для экономии пудру можно смешивать с мукой.
Старуха в раздумье покачала головой. Она поняла наконец, на что ее толкал поп, и струсила.
— Все это хорошо, отче, — сказала она, — но об одном мы позабыли, а ведь это главное…
— Что такое, Марфа?
— А если об этом узнает Панайотарос? Тогда прежде всего он убьет меня, потом Ибрагимчика, а потом и твою милость! А затем подожжет село… Знай это!
Поп почесал затылок.
— Ты права, он и меня может убить… Но все равно, у нас нет другого выхода. Что же делать? А! Придумал! Я попрошу агу, чтобы он приказал Панайотаросу совершить поездку.
— А если она забеременеет?
— Кто?
— Да кто же еще, отче? Пелагея…
— Да что ты все каркаешь, противная старуха! — закричал поп в бешенстве… — Не забеременеет!
— Откуда ты знаешь?
— Бог велик, — ответил поп, который не знал, что сказать.
— Гм! — отозвалась старая горбунья, — ты думаешь, отче, что бог вмешивается в такие грязные дела?
— Хорошо, тогда договорись с Мандаленьей, — у нее есть лекарства…
«Отойди от меня, сатана, — пробормотала про себя старая горбунья, — дьявол или бог тебя к нам послал?»
— О чем ты думаешь, дочь моя?
— Ты — представитель бога, батюшка, о чем мне думать? Поступай так, как бог подскажет.
— Я борюсь за благо христиан, Марфа, — бог это знает! Он благословит, и все будет в порядке… Будь уверена, дочь моя, и твой труд будет вознагражден…
Глаза старухи заблестели. «Эх, козлобородый, — подумала она, — вот с этого и нужно было начинать…»
— Хорошо, — сказала она, — я рискую головой, но сделаю все, что в моих силах. Пусть и твоя святость сделает все. Бедная я женщина!
— Не беспокойся, Марфа, ты не останешься в обиде… Теперь ступай с богом, позже опять поговорим. Я всегда дома!
Старуха наклонилась и поцеловала попу руку.
— С твоего благословения, отче, — сказала она, — я поняла, что тебе нужно, а твоя милость поняла, что нужно мне. Я сегодня же встречусь с Пелагеей. Подлая самка запрыгает от радости!
— Да поможет тебе бог! Иди! И поскорее приноси мне хорошие новости.
Он покровительственно похлопал ее по плечам и горбу.
— Будет и твоя свадьба, тетушка Марфа, — сказал поп, — подыщу я и тебе хорошего парня, но по-честному, чтобы повенчалась! Чтобы ты избавилась от этих турок.
— Сделай, что можешь, отче, — сказала взволнованно старуха и даже остановилась, — сделай, что можешь, и бог тебе заплатит за это!
И старуха пошла к дому аги, вытирая нос, из которого опять потекло.
— Вот проклятая, — пробормотал поп, едва закрылась дверь, — поверила! Женщины — странные создания, помилуй меня, господи!
Священник с беспокойством ждал день, два, а на третий вдруг открылась дверь и вошел Панайотарос в новой красной феске. Увидев его, поп испугался.
— Что случилось, Панайотарос? — сказал он, поднимаясь со стула.
— Ага прислал меня к тебе, отче.
— И что же он просил передать мне?
— Разве я понимаю? Что-то странное. Передай привет, сказал, Ибрагимчик стал ягненком!
ГЛАВА XVIII
Зима нагрянула внезапно. Грозно нахмурился божий лик. Пошли беспрерывные дожди, подул ледяной ветер с гор, пожелтевшие листья слетели с деревьев, земля превратила их в прах и приняла обратно в свои недра. Глубоко в земле семена набухали, наливались соками, готовились пустить ростки, чтобы уцепиться ими за кочки, за камни и пробить весною корку земли. Ящерицы скрылись в своих норах, пчелы спрятались в ульях, летучие мыши повисли в пещерах виноградными гроздьями. Вся природа замерла в ожидании.
Крестьяне с утра топили печки в домах, доставали из амбаров зерно, масло, вино — все, что собрали за лето. Ели и пили. Женщины, при свете ламп, вязали, пряли, лущили пшеницу и рассказывали старинные сказки и непристойные анекдоты, чтобы скоротать время.
Никольос загнал своих овец в кошару и сидел перед ярко горящей печкой, касаясь коленями Леньо, которая напряла много шерсти и теперь вязала чепчик и кофточку для будущего ребенка. Ее живот уже округлился, и Никольос смотрел на него, как смотрят крестьяне во время дождя на хорошо вспаханную, хорошо засеянную землю.
— Назовем его Георгиосом, — говорила Леньо, — Георгиосом, в честь деда, старика Патриархеаса…
— Нет, назовем лучше Харидимосом в честь моего отца, — настаивал Никольос.
— Нет, говорю тебе, назовем его Георгиосом!
— Мужчина должен командовать — назовем его Харидимосом!
Из-за этого они часто ссорились, но потом валились на постель, рядом с печкой, и мирились.
Когда погода прояснялась, поп Григорис садился на своего мула, отправлялся в Большое Село повидаться с Марьори и все чаще возвращался хмурый, потеряв всякую надежду на ее выздоровление. Лицо его стало страшным, сердце окаменело. Однажды, возвращаясь из Большого Села, он встретил Пелагею, которая босиком шлепала по грязи. Ее щеки пылали, словно апрельские розы. Поп Григорис рассердился на бога.
«Почему ты так несправедливо поступил со мной?.. — мысленно воскликнул он. — Где же твоя справедливость? Почему тает как свечка моя Марьори, а у этой потаскухи розовые щеки?»
…Ибрагимчик грелся у печи. Похудевший и успокоенный, покорно зажигал он трубку аги, наполнял все время его чашку раки и молчал… Ага искоса посматривал на него и хитро улыбался.
— Ну, как тебе нравится жизнь здесь, Ибрагимчик? Хочешь снова вернуться в Измир?
