История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1 - Василий Сиповский

140

Ср., напр., описаніе того момента, когда Бульба спѣшилъ на выручку Остапа: "Какъ молнія, ворочалясь во всѣ стороны его запорожцы. Бульба, какь гигантъ какой-нибудь, отличался въ общемъ хаосѣ. Свирѣпо наносилъ онъ свои крѣпкіе удары, воспламеняясь болѣе и болѣе отъ сыпавшихся на него. Онъ сопровождалъ все это дикимъ и страшнымъ крикомъ и голосъ его, какь отдаленное ржаніе жеребца, переносили звонкія поля. Наконецъ сабельные удары посыпались на него кучею; онъ грянулся лишенный чувствъ. Толпа стиснула и смяла, кони растоптали его, покрытаго прахомъ".

141

Н. А. Котляревскій совершенно справедливо отмѣчаетъ, что пріемъ пользоваться «эффектами» присущъ въ значительной степени самому Гоголю, — поэтому онъ и обратилъ вниманіе на эту сторону творчества Брюллова.

142

Эпоха, излюбленная ромавтиками. Недаромъ ученики Нѣжинскаго лицея временъ Гоголя интересовались, главнымъ образомъ, этой эпохой и даже задумали сочинить книгу, посвященную этой эпохѣ.

143

Оттого онъ такое значеніе придавалъ изученію "географіи". Климатъ, почва, — конечно, большое значеніе имѣютъ на исторію народа въ первоначальный періодъ его жизни, когда онъ находплся подъ властію природы, но всетаки не такое рѣшающее, какъ думали въ началѣ XIX в. нѣкоторые историки (напр. Кузенъ), которые брались по географіи извѣстной земли говорить объ ея исторіи. Исторія культуры доказываетъ, что, съ теченіемъ времени, географическія вліянія все слабѣютъ: человѣкъ побѣждаетъ природу.

144

Гоголь по пріѣздѣ своемъ въ Петербургъ сблизился съ нѣкоторыми художниками; впослѣдствіи въ Римѣ онъ постоянно вращался въ кругу художниковъ; онъ любилъ музыку, изучалъ исторію искусствъ, много работалъ надъ развитіемъ своего эстетическаго вкуса. Изъ этихъ интересовъ его къ искусствамъ и развились его теоретическіе взгляды на искусство.

145

Взглядъ, быть можетъ, развившійся y Гоголя подъ вліяніемъ философіи Шеллинга, хотя не сохранилось никакихъ доказательствъ знакомства Гоголя непосредственно съ ученіемъ этого философа.

146

Къ писателямъ, охотно развивавшимъ подобныя темы, относится шеллингіанецъ Одоевскій; онъ любилъ взывать къ "чувству возвышеннаго" и громилъ пошлость жизни. Въ повѣстяхъ "Послѣдній квартетъ Бетховена", «Импровизаторъ», "Себастіанъ Бахъ" онъ говоритъ о тайнѣ творчества. Пушкинъ въ "Египетскихъ ночахъ" вывелъ геніальнаго поэта въ лицѣ импровизатора. Кукольникъ въ "Торквато Тассо" развивалъ мысль о розни между геніемъ и средой. Тимофѣевъ въ драматичсской фантазіи «Поэтъ», Полевой въ повѣсти «Живописецъ» и романѣ «Аббадонна», Павловъ въ повѣсти «Именины» и многіе другіе современные писатели въ беллетристической формѣ съ особымъ рвеніемъ разрабатывали въ это время подобныя темы.

147

Гоголь словно предчувствовалъ возникновеніе въ литературѣ "натуралистической школы", главными представителями которой являются Зола, Мопассанъ.

148

"О! Какъ отвратительна дѣйствительность! что она противъ мечты!" — восклицаетъ Гоголь "Боже! что за жизнь наша! — вѣчный раздоръ мечты съ существенностью!" — Восклицаніемъ: "какъ странно играетъ нами судьба наша!" — оканчивается эта повѣсть.

149

"Гоголь, разсказываетъ С. Т. Аксаковъ, до того мастерски читалъ или, лучше сказать, игралъ свою пьесу ("Женитьба"), что многіе, понимающіе это дѣло, люди до сихъ поръ говорятъ, что на сценѣ, несмотря на хорошую игру актеровъ, эта комедія не такъ смѣшна, какъ въ чтеніи самого автора. Слушатели до того смеялись, что нѣкоторымъ сдѣлалось почти дурно".

150

"Фарсомъ" называется комедія, построенная исключительно на смѣшныхъ "положеніяхъ", на неожиданностяхъ, на курьезныхъ qui pro quo.

151

Что такія слова — не пустыя "общія мѣста", видно, хотя бы, изъ того, что С. Т. Аксаковъ, до появленія въ свѣтъ комедіи Гоголя какъ-то сказалъ ему, что въ русской жизни нѣтъ ничего интереснаго для комедіи, — все такъ однообразно, гладко, прилично и пусто, "даже глупости смѣшной не встрѣтишь, — свѣтъ пустой". Если такъ смотрѣли на русскую жизнь многіе даже интеллигентные люди, — тѣмъ громаднѣе заслуга Гоголя, открывшаго "смѣшное въ русской жизни". Понятно почему Гоголь страстно сталъ оспаривать С. Т. Аксакова. Онъ сказалъ, что "комизмъ кроется вездѣ, что, живя посреди него, мы его не видимъ; но что, если художникъ перенесетъ его въ искусство на сцену, то мы уже сами надъ собой будемъ валяться со смѣху и будемъ дивиться, что прежде не замѣчали его".

152

См. выше, главу о философіи Гегеля.

153

Купцы, жалуясь Хлестакову, говорятъ, что не прочь дѣлать подношенія городничему: "мы ужъ всегда порядокъ исполняемъ", говорятъ они.

154

"Поставлю такую свѣчу, какой еще никто не ставилъ: на каждаго бестію-купца наложу доставить по три пуда воску", — говорить онъ.

155

Онъ оправдываетъ себя очень распространеннымъ аргументомъ, указывающимъ на количественную сторону зла, "грѣхи грѣхамъ рознь!" — говоритъ онъ. Брать взятки борзыми щенками — это пустякъ, по его мнѣнію; брать же крупныя взятки — это преступленіе — думаетъ онъ.

156

См. во ІІ-ой части моей "Исторіи русской словесности" главу о псевдоклассической комедіи.

157

См. 1-ую часть ІІ-го вып. моей "Исторіи русской словесности", стр. 192.

158

Въ обѣихъ пьесахъ соблюдено толъко единство времени: дѣйствіе пьесъ совершается въ одинъ день.

159

Напр. въ древней комедіи: "Хвастливый воинъ", «Паразитъ», «Матрона» и пр. въ псевдоклассической «Петиметръ», «Субретка», "Лицемѣръ", «Хвастунъ». Самое названіе ролей, до сихъ поръ удержавшееся въ театрѣ ("первый любовникъ", "комическая старуха", «резонеръ», "ingênue", "благородный отецъ" и пр.) — наслѣдіе псевдоклассической эпохи.

160

Въ г. Устюжну пріѣхалъ какой-то авантаристъ, выдалъ себя ва ревизора и обобралъ чиновниковъ.

161

Тамъ представленъ былъ, по мнѣнію Гоголя, «уголокъ» Россіи, — здѣсь вся Россія, хотя и "съ одного бока".

162

См. стр. 131.

163

Вѣроятно, это сильнѣе всего замѣчалось въ сожженной части "Мертвыхъ Душъ", о которой самъ Гоголь говорилъ, какъ о неудачной вещи.

164

Исторія Плюшкина, Тентетникова, исторія жизни русскихъ мужиковъ (см. чтеніе Чичиковымъ списка именъ купленныхъ имъ крестьянъ). Въ уста Муразова онъ вкладываетъ объясненіе, почему интересна исторія человѣка. Строгому генералъ-губернатору Муразовъ говопритъ: "…Если не примешь во вниманіе и прежнюю жизнь человѣка, если не разспросишь обо всемъ хладнокровно, a накричишь съ перваго раза, напугаешь только его, — да и признанія настоящаго не добьешься; a какъ съ участіемъ его разспросишь, какъ братъ брата, — самъ-съ все и выскажетъ… Затруднительны положенья человѣка, ваше сіятельство, очень, очень затруднительны. Бываегь такъ, что кажется кругомъ виноватъ человѣкъ… a какъ войдешь, — даже и не онъ… Такое гуманное отношеніе къ каждому человѣку рекомендуетъ Гоголь въ письмѣ къ "занимающему важное мѣсто" ("Выбранныя Мѣста"). Отсутствіе этого гуманнаго вниманія осудилъ онъ въ "Шинели' — въ той сценѣ, когда "значительное лицо" накричало на Башмачкина.

165

"Какъ же не защищать человіка, когда знаю, что онъ половину золъ дѣлаетъ отъ грубости и невѣдѣнія?" ("Мертв. Души", слова Муразова).

166

У него и стиль особенный выработанъ для того, чтобы разговаривать съ «толпой». Этотъ стиль отличается кудрявой витіеватостью, заимствованною изъ старыхъ авантюрныхъ романовъ XVIII в.: тамъ, обыкновенно, выводятся добродѣтельные герои, гонимые судьбой. Когда Чичиковъ сравниваетъ себя съ «ладьей», носимой по волнамъ житейскаго моря, говоритъ о томъ, что онъ "гонимъ за правду", пострадалъ отъ людской злобы, — мы невольно представляемъ себѣ этихъ романическихъ героевъ, и это впечатлѣніе, въ глазахъ провинціаловъ, которые еще въ началѣ вѣка (дѣйствіе романа происходитъ въ началѣ XIX вѣка, еще при жизни Наполеона I) дочитывали старые романы, — очевидно, очень пріятное. Людей болѣе образованныхъ, Тентетникова, Платонова, оно только изумило. Впрочемъ, въ разговорѣ съ Мурановымъ Чичиковъ не прибѣгаетъ къ помощи этого «поэтическаго» стиля, который такъ расположилъ въ егопользу Манилова и губернскихъ дамъ.