Танец с чашами. Исход Благодати - О. Зеленжар

– Скажи, что там, у кареты, произошло?

– Дерьмо алхимическое, – сплюнул Кас. – Никогда такого не видел, но меня словно Всеблагой за плащ потянул, шепнув: «Беги, Кас!». Лежачему этому полтела разворотило, твой конь загорелся. Все, думал, хана. А мы так, отделались несколькими ожогами да испугом.

Кеан оглянулся на улицу за спиной. На мостовой влажно блестели подтеки крови, валялись скорченные тела, арбалетные болты и растоптанные фрукты.

– Путь мы расчистили, – сказал Кас, – осталось спасти эти серые задницы.

Пригар обнаружился на подъезде к площади. Он мерно пасся у лавки зеленщика, опустошая связки подвявших веников. Весь левый бок опалило, ожоги влажно блестели, сочась кровью.

– Ну и скотина же ты, – в сердцах воскликнул Кеан, стукнув того по шее.

Конь болезненно фыркнул в ответ и пошел вперед, волоча за собой «аспид». Трубка порвалась в нескольких местах, оружие держалось на жалких нитках, зато булава была на месте.

– Теперь он у тебя точно… пригорел, – сказал Кас, разразившись басовитым хохотом, а затем посерьезнел. – Равио, пожертвуй Кеану своего коня, из седла же сейчас выпадешь… Мы скоро вернемся за тобой.

Оставив раненого брата позади, протекторы устремились к площади. У въезда их ожидала разношерстная толпа, ощерившаяся лопатами, вилами и ухватами. Злая, оборванная, дикая, напоминающая вспененную массу, что поднимается над похлебкой. Кеан хотел бы презирать ее, но видел испуганные лица обычных людей, каких много в районе Стали. Среди них мог быть старый кузнец, с которым он так любил играть в хурук. Кассий увидел, что Кеан замешкался.

– Не смотри на них, как на людей, – сказал он. – Это… мусор. Они сами выбрали такую судьбу, как и мы – свою. Так что просто топчи их, Кеан. В этом наше предназначение.

Вскинув «аспид», Кассий выстрелил, по бокам раздались похожие хлопки, и люди начали падать, а затем протекторы, пришпорив коней, вонзились в прореженное стадо, круша и сминая бунтарей, словно мельничные жернова зерно. Только пшеница не захлебывается кровью, не воет от боли, не виснет на стременах. Кеан точным ударом булавы размозжил голову человеку, что пытался вонзить в его коня вилы. «Словно убить петуха к ужину», – пытался внушить он себе, но внутри все равно дернулась мерзостная жилка.

Задние ряды дрогнули, бунтари побросали свои вилы да лопаты, побежали прятаться. Рыцари быстро нагоняли их, обрывая судорожный бег ударами по телу и конечностям. Вырвавшись вперед, Кеан увидел, что Протекторат методично затаптывал последние очаги неповиновения. Площадь была усеяна напитанными кровью листовками. Кеан поднял одну. Чернила, смешанные с кровью, растекались прямо на глазах. «… забрать себе то, что наше по праву. Вырвать это через боль и кровь, ибо жизнь низшей твари немногим лучше смерти, и если уж принять ее, то человеком, с громким именем на губах…». Смяв бумагу, Кеан кинул ее под ноги. Ради чего все это было? Ради свободы? А зачем она им, заблудшим грешникам? Дай им волю, и они потеряют человеческий облик. Ведь так?…

Кеан спешился, оглянулся на залитую кровью площадь. Освобожденные из осады стражники организованной толпой уходили через зачищенную экипажную дорогу. Кто-то из бунтарей сдавался, падал на колени, плакал, кто-то пытался сбежать через плотное кольцо протекторов, и только маленькие островки продолжали вести сражение. Пришпорив коня, Кассий вклинился в эту массу, исступленно топча и раскидывая… людей. «Людей, – повторил внутренний голос Кеана. – все-таки это люди». Он так и остался стоять на месте, задумчиво поглаживая коня.

Скоро все было кончено. Тела сгрудили в телеги, сдавшихся конвоировали в казематы форта, до вынесения решения суда. Кассий подъехал к Кеану:

– Ты чего такой пришибленный?

– Да мерзко от того, что сделал, – признался Иллиола.

– А на войне не мерзко? – ответил бородач, хлопнув друга по кирасе. – Это война. Или они, или мы, только правда за нами и Благой на нашей стороне. Помолишься, исповедуешься, и все как рукой снимет… – пальцы сжались на плече. – Только сучку свою выкинь из головы. Она тебя не утешит…

Кеан вырвал плечо из хватки Кассия и побрел, ведя коня под уздцы.

– Да стой же!

Кас догнал его, перегородив дорогу лошадиным телом. Великан спешился, встав перед молодым протектором.

– Думаешь, ты первый брат в ордене, что влюбился в Сестру? Думаешь, на тебе свет клином сошелся? – Кассий покачал головой. – Никто никогда не признается, а я признаюсь – был за мной такой грешок…

Кеан удивленно моргнул, бородач горько усмехнулся, положил руку на плечо молодого друга и повел по площади.

– Не верь, если скажут, что никто и никогда… Все были молоды, у всех играла кровь, сколько случаев помнят наши стены… Мою звали Примулой. Глупый обычай давать ублюдкам и шлюхам цветочные имена, скажи ведь? Я был влюблен в нее, и она любила меня без памяти.

– Что с ней стало? – глухо спросил Кеан.

– Не знаю, – признался Кассий. – Может, казнили, а, может, сослали на острова, ублажать каторжников. Дело-то не в этом. Не верь ни единому слову, сказанному миленьким личиком. Не было в них любви, только желание пристроить свою испорченную шкуру. Всего лишь холодный расчет и подлость. Тебе станет легче, когда ты осознаешь это.

– Откуда тебе знать? – поцедил Кеан. – Может, она любила тебя, а ты позволил ей сгинуть.

– У знаний вкус горше, чем у травяного самогона, – усмехнулся Кассий. – Я услышал разговор не для моих ушей. Не любила меня Примула, только вертела, надеясь, что я обеспечу ей свободу. Так что забудь эту блажь. Это иллюзия, самообман, и единственная любовь, достойная восхваления – Всеблагого и к Всеблагому, – он широко улыбнулся. – Ладно, отставить печаль! Пойду, найду Равио. Как бы ни помер от ран…

Кас еще раз хлопнул Кеана по плечу, глухо брякнув сталью о сталь. Он словно прочел мысли Иллиолы. Тот как раз думал о том, что лучше любой исповеди было бы найти успокоение в объятиях Дайре.

«Я осквернил свой внутренний храм, – подумал Кеан. – Теперь в нем поют хвалы женщине». Странно, но эти мысли не вызвали у него стыда. В самом деле, чего стыдиться тому, кто уже сорвался и падает?

****

Логика власть имущих похожа на капризы погоды. Кажется, что можешь предугадать ее, но вот внезапно налетают тучи, мгновенно набухая дождем, и ты стоишь мокрый и в дураках, недоумевая, что же пошло не так.

Мышка не понимал, что вокруг него происходит. Сообщество вакшамари, доселе напоминающее труп, мирно разлагающийся в гробу, вдруг всколыхнулось, и красивая посмертная маска запузырилась от червоточин. Мышка ощущал вокруг себя кипение и гул потревоженного роя, но низкий ранг не позволял ему вникнуть в суть этой вибрации. Беркут был недосягаем, Канюк только приказывал, поэтому Мышелов раз за разом возвращался к жрецу, чтобы получить маленькую крупицу его опыта и немного информации.

– Мы даже не