Стрела времени - Айзек Азимов

Что же было в Америке конца 20-х и начала 30-х годов, что определило общественный интерес к научной фантастике? Почему благодатной оказалась почва для тех семян, что бросил в нее Гернсбек?

Предшествующее десятилетие, “джазовые, поющие годы” ничего плохого, казалось, не предвещали. Заводы, фабрики выпускали все больше товаров, неуклонно повышалась зарплата рабочих и доходы предпринимателей, обеспечивая тем самым растущую покупательную способность американцев. К 1928 году один лишь Форд продал в стране с населением в сто двадцать три миллиона пятнадцать миллионов своей “Модели Т”, а ведь, кроме него, были Крейслер и другие автомобильные короли. Едва ли не каждая семья обзавелась радиоприемником, заговорил в кинотеатрах Великий немой, в больших городах устремлялись вверх небоскребы. Ни одно поколение американцев, да и ни одна держава на Земле не вкушала столь сладких плодов своего экономического преуспеяния, и американские публицисты с гордостью заявляли: “Только одна первоклассная цивилизация существует в сегодняшнем мире. И она как раз здесь, в Соединенных Штатах”.

Все рухнуло 29 октября 1929 года. Беда началась биржевым кризисом на Уолл-стрите и переросла в общий кризис капиталистической системы. Лопались банки, закрывались фабрики, отели, магазины, затворенные ворота одних предприятий лишали денег выкинутых вон рабочих, и они уже не могли покупать продукцию, выпускаемую другими, которым, в свою очередь, приходилось увольнять персонал. Все, казалось, было по-прежнему на месте: сырье, станки, умелые руки — и все словно исчезло. Не только рядовой труженик не мог разобрать, где концы, где начала, почему на ровном месте свалилась “первоклассная цивилизация”, но и верха растерялись. Ничто в прошлом опыте промышленно-финансовой элиты и правительства не подсказывало, как поступать перед лицом катастрофы такого масштаба. “Что нам действительно надо, — заявил в 1930 году тогдашний президент Гувер, — так это как следует расхохотаться. Если бы кто-то мог отпускать хорошую шутку хотя бы раз в десять дней, я думаю, все трудности остались бы позади”. Но миллионам безработных, в поисках пищи рывшихся на помойках, было не до шуток. Для них вопрос стоял о том, как остаться в живых. Мужчины на городских улицах протягивали руку за милостыней, и чтобы не трогала полиция, делали вид, будто продают яблоко или коробку спичек. За городом — брошенные фермы, повалившиеся заборы, необработанные поля. Распад семей, изгнанных из своих жилищ, за которые нечем стало платить, дети, потерявшие родителей… Сравнивая недавнее триумфальное прошлое с жалким настоящим, один из сенаторов отпустил облетевшую всю Америку “шутливую” фразу: “Мы первая в мире нация, которая на собственном автомобиле въезжает в ночлежку для нищих”.

Драмой депрессии так или иначе были задеты все английские и американские фантасты, представленные в этом сборнике. Одни скитались с родителями из города в город, когда глава семьи искал и не мог найти работу, другие, родившиеся в многодетных семьях, даже побывали на грани голодной смерти… Отсюда в творчестве поколения, пережившего общенациональную трагедию, глубокая заинтересованность в общественных проблемах, напряженность чувства (соответственно сюжета) в произведениях и широчайший его диапазон, где ненависть, презрение к тем, кто в погоне за наживой и властью вверг Соединенные Штаты и может ввергнуть все человечество в катастрофу, переплетаются с искренней симпатией к угнетенным, где рядом любовь и сарказм, отчаяние и надежда — короче, то, что делает литературу литературой.

Но были и другие, более общие причины, породившие около середины нашего века не затухающий до сих пор массовый интерес к научной фантастике. В первую очередь это великие социальные сдвиги — Октябрьская революция и последовавшее за ней крушение мировой колониальной системы. Затем — растущая роль науки и техники, лавина открытий, изобретений, резко приблизивших будущее и постоянно меняющих — как правило, непредсказуемо — нашу жизнь. Этот гигантски увеличившийся размах человеческой деятельности на планете придает иную глубину, иные масштабы и нашему мышлению, вызывая желание проникнуть за грани нынешней реальности, к тем альтернативам, что обещают осуществиться завтра-послезавтра.

В годы депрессии Англия и Америка, наиболее развитые в промышленном отношении державы, первыми испытали на себе то непредсказуемое, что приносят успехи технологии. Именно непредсказуемое, ошеломляющее. А потому выходившие прежде, в 20-х годах, изящные томики сусальной беллетристики вызывали теперь у публики лишь горечь и раздражение. Единственное, к чему испытывал интерес массовый читатель, была научная фантастика. Тем, кто послабее, она позволяла на часок — другой забыться, уйти от пугающей реальности. Более сильные черпали в ней надежду, веру в то, что мир не застыл, что человек все преодолеет. Приостановившиеся было типографские станки пришли в движение, оттискивая все новые тетрадочки научно-фантастических журналов и недорогие, в мягкой обложке, на плохой бумаге книжечки.

Вот так в США в начале второй трети нашего века научная фантастика впервые стала литературой массового спроса. Дорогу к читателю торили одаренные фантасты, но довольно скоро этот жанр захватила и начала “разрабатывать” коммерческая фантастика — непритязательная мешанина из драконов, компьютеров, черной магии, звездолетов, рыцарских турниров и психоанализа, создатели которой, диктуя машинистке свои опусы, частенько не знают, чем закончится начатый ими абзац.

От времен Гернсбека и до нынешних дней коммерческая фантастика почти не изменилась. Год от года вбирает она в свой арсенал понятия и термины НТР да отштамповывает новые псевдонаучные словечки, создавая тем не менее атмосферу жесткой конкуренции, которая заставляет стоящего молодого автора отковывать, закалять свой талант.

Фантастику порой называют “литературой мечты”, “литературой о будущем”. Однако правильно ли это? Брэдбери однажды высказался в том духе, что фантастика связана лишь с настоящим и не имеет ничего общего с будущим, хотя способна на последнее влиять. Пожалуй, здесь и пролегает водораздел между унылой коммерческой фантастикой и блеском подлинного таланта. Настоящее художественное произведение создается не затем, чтобы показать силу писательского воображения — выдумать легко все что угодно, вплоть до человека, который “всосал самого себя внутрь”. — а для того, чтобы в фантастическом ключе, через художественный образ поделиться с читателем тем, что автор понял о Земле и о времени, в котором мы живем.

Важнейшее начало, объединяющее рассказы сборника, — их приобщенность к болям, надеждам и радостям нашей эпохи. В звездолете, на другой планете, на машине времени в прошлое либо будущее — все это про нас, повсюду предмет авторского интереса — современный человек в его отношениях с миром. Авторы озабочены не тем, чтобы рассказать о грядущих веках, — они советуются с нами, как жить сегодня обитателям Земли: в мегаполисах и маленьких провинциальных городах, на ферме и в деревне.

Вот небольшой рассказ Артура Порджесса о математике Саймоне Флэгге, вызвавшем дьявола. Всего лишь шутка, однако написан рассказ так, что мы видим как живого незадачливого посланца ада, когда, желая обсудить вариант решения теоремы, черт садится рядом с ученым и подтыкает под себя хвост. Мы даже думаем, что зря подоткнул, поскольку хвост твердый, с позвонками… С улыбкой перелистывая страницы, мы не можем не ощутить величие науки, перед которой спасовал даже всесильный дьявол, не можем не проникнуться уважением к длинной, исчезающей во тьме прошлого шеренге ученых, что, неустанно трудясь, складывали угнанное и понятое в некую драгоценную шкатулку, врученную нам.

Теме науки посвящен и рассказ Артура Кларка, видного английского ученого, председателя Британского астрономического общества, лауреата премии Калинги, дающейся за исключительные заслуги в распространении знаний. В его лучших произведениях понятия и формулы астрономии, физики, химии становятся сюжетообразующим началом, определяют судьбы героев, очеловечиваются, зовут к деятельности ума и рук. Читатель здесь прикоснется к пугающей и манящей тайне бесконечности материи, почувствует, что человечество лишь на пороге пути, озаряемого подвигами разума; что сегодня, в конце XX века, перед нами не тупик, а неохватный горизонт, зовущая даль.

А нужна ли нам тайна вообще?

Очень нужна! Потому что воспитательный эффект необъясненного поистине огромен. То, что понято, измерено, разложено по полочкам, — сухо и скучно, из него как бы вынута душа. Одним из залогов радости научного творчества как раз и является принципиальная непознаваемость мира. Именно это пробуждает энтузиазм, стремление, энергию исследователя. При объясненности массы окружающих феноменов, используемой человеком в практике бытия, непознанным остается главное: причина существования всего и вся. Она-то и заставляет настоящего ученого заниматься частностями — он ощущает их своего рода ступеньками, приближающими к важнейшему.