Севастопольская хроника - Петр Сажин

Три дня командир не сходил с мостика: удержать во время боры сильно побитый корабль дело нелегкое. Тем более, все еще не были исправлены повреждения, нанесенные минометным огнем телеграфу и переговорным трубам.

Однако срочно требовалось перебросить в Феодосию дивизион зенитных орудий, боеприпасы, войска и разное снаряжение, а кораблей под рукой, кроме «Красного Кавказа», нет. Штаб флота дает разрешение крейсеру на поход.

Поход решено свершить в темное время, чтобы избежать встреч с авиацией противника. Командир рассчитывал обернуться за десять-одиннадцать часов: от Новороссийска до Феодосии – сто двадцать девять миль, если идти двадцатичетырехузловым ходом: десять – на переход и час там, на выгрузку.

Но все пошло не так, как прикидывалось, – ясную, хорошо продуманную карту похода нарушили или, пожалуй, смяли непредвиденные обстоятельства.

Началось с того, что штаб 44-й армии неожиданно высказал желание отправиться в Феодосию на «Красном Кавказе». Крейсер уже принял на борт тысячу двести красноармейцев, двенадцать пушек, тысячу семьсот ящиков снарядов, десять грузовых автомобилей и два трактора-тягача и уже выбрал швартовы, готовый отойти, когда прибыл нарочный с просьбой задержаться.

Целый час ушел на ожидание и прием штаба на борт, а за это время пал непроглядный туман. Из бухты выходили, как рассказывал контр-адмирал Гущин, «на стопе», то есть машины делали несколько оборотов, потом давалась команда «стоп машина», и крейсер тихо, как говорится, «ползком» по инерции катился вперед.

На выходе из порта туман стал еще гуще, и тут чуть не произошло столкновение с транспортом. Пока были вызваны буксиры и пока они оттаскивали транспорт… короче, выйти удалось крейсеру в Феодосию вместо вечерних сумерек лишь в полночь!

Не повезло краснокавказцам и на подходе к Феодосии: здесь туман был плотен и густ, как молоко, гулял восьмибалльный ветер и держался семнадцатиградусный мороз – все покрылось льдом: снасти, надстройки и грузы.

Мореплаватели знают, что такое обледенение на корабле, где много груза и полным-полно пассажиров! Самое страшное в том, что с каждой минутой задержки обледеневшего корабля в море опасность увеличивается из-за нарастания наледи: при неловком маневре можно и перевернуться.

Но что делать, если время уходило, а Феодосийский маяк, который должен был зажечь огонь (конечно, на краткое время), по которому крейсер смог бы определить вход в порт… не зажигал его! И тут потеря времени!

В порт вошли, когда уже утренняя сутемь таяла и безоблачное небо сулило светлый, яркий морозный день.

Ошвартовались, спустили сходни, и тут задержка: пушки, снарядные ящики, грузовики, тракторы-тягачи – все покрыто толстым слоем наледи. Каждый ящик со снарядами приходилось вырубать изо льда, а грузовики, в которых весьма некстати замерзла вода, их пришлось тащить на матросских плечах. Хотя командир крейсера предупреждал армейцев, чтобы на переходе они следили за водой в радиаторах грузовиков и тракторов.

Совершенно вымучили боцманскую команду тракторы-тягачи: они должны были (по плану) своим ходом подойти под стрелу, та их подхватывает и спускает на причал. Увы! В их радиаторах тоже замерзла вода. Каждый трактор весил тринадцать тонн! И эдакие махины надо было подтаскивать к стреле на руках!

Солнце поднялось над городом, когда до конца выгрузки оставались уже считаные минуты, но тут над портом высоко-высоко прошли самолеты-разведчики, а вскоре появилось шесть пикирующих бомбардировщиков.

Первая атака была отбита.

Самолеты предприняли новое нападение. Зенитчики подняли над крейсером «огневую завесу», но одному из пикировщиков удалось прорваться через нее, и он на предельно низком расстоянии успел сбросить бомбу крупного калибра, но сам, как мотылек, налетевший на пламя, загорелся и упал.

Бомба упала у кормы в воду, взрыв ее был так силен, что подбросил корабль, он чуть завалился на левый борт, и палуба, стальная броневая палуба, перекосилась от кормы до носа. И тут в какой-то почти не поддающийся учету момент с палубой произошло то, что происходит с тетивой лука, – палуба на миг натянулась и выбросила на мол лейтенанта Гойлова!

Взрывом сорвало с фундаментов несколько пушек стомиллиметрового калибра, расстроило точные механизмы и приборы, командира крейсера ударило об ограждение мостика, и он потерял сознание.

Взрывы следовали один за другим.

Внезапно наступила тишина. Вокруг корабля плавали мертвые чайки, а с берега несло горелой резиной и еще каким-то коктейлем из запахов – там догорали сбитые корабельными артиллеристами два пикировщика.

Командир крейсера едва успевал слушать доклады:

– В котельном номер четыре – вода!

– В помещении дизелей – вода!

– Вода затапливает коридор командного состава!

Вода! Она настырно вбуравливалась во все щели, затапливала артиллерийские погреба главного калибра. Всё было пущено в ход: все водоотливные механизмы, по всему кораблю лихорадочно работали краснофлотцы аварийных партий, а корабль, как тяжелораненый, падал вниз.

Когда под кормой остался всего лишь метр, командир понял, что теперь дорога каждая секунда: если крейсер сядет кормой на грунт, то… Гущину страшно было даже подумать, что будет с кораблем, если он потеряет плавучесть, а с нею и ход!

– Рубить швартовы! С якоря сниматься! – сухо скомандовал он.

Мичман Суханов, главный боцман крейсера, как будто ждал этой команды – мигом краснофлотцы приволокли тяжелые балластины и топоры. Балластины подсунули под швартовы, и краснофлотцы-богатыри хватили топорами по-крестьянски – «с хаком», на выдохе, и стальные канаты лишь блеснули на разрубе и с шипением свалились за борт. Шпиль сработал прекрасно – якорь быстро и с шумом вышел из воды.

Когда крейсер отошел на приглубое место, корма пошла под воду.

Выход корабля из порта засекли самолеты-разведчики, вслед за ними показались бомбардировщики. Эта атака кончилась для крейсера тяжелыми последствиями: корабль потерял гребной винт, лишился рулей, вышла из строя часть турбин, появились новые пробоины, через которые дружно прибывала вода… Вода. Она уже гуляла по верхней палубе и почти доходила до четвертой башни.

Никогда еще этот сравнительно короткий путь – сто двадцать девять миль – не продолжался так долго, так мучительно. Лишь в ночь на пятое января крейсер, экипаж которого не имел ни минуты отдыха, подходил к Новороссийску. Путь от Феодосии был испытанием: крейсер готов был опуститься на дно морское, но экипаж от командира до краснофлотца всеми способами мешал этому: одни с обваренными паром руками перекрывали клапаны, другие ныряли в воду и искали повреждения, третьи в ожидании пластыря становились спиной к пробоине и собой закрывали ее, превозмогая судорогу, которую вызывала ледяная вода…

На подходе к Новороссийску командир крейсера сообщил в штаб о положении на корабле и просил выслать буксиры для входа в порт. В ответ приказание идти своим ходом в… Туапсе.

Еще семьдесят миль без руля и без ветрил, почти с двумя тысячами тонн воды в корпусе!

В Туапсе не было возможности, как говорится, поднять на ноги такой корабль, и «Красному Кавказу» пришлось на буксире идти в Поти.

Ветераны рассказывали мне во время празднования двадцатипятилетия освобождения Севастополя, как крейсер был тогда встречен в Поти моряками эскадры: только буксиры начали втягивать «Красный Кавказ» в порт, со стенки грянула музыка, и тут у краснокавказцев дрогнули сердца – многие не удержали слез…

Никто из экипажа крейсера не рассчитывал на такую трогательную встречу. Напротив, у всех было на сердце чувство неловкости за то, что не уберегли корабль в такой важный момент, когда он позарез нужен и Феодосии и осажденному Севастополю.

А с берега неслись крики: «Да здравствует героический крейсер “Красный Кавказ”!», «Славагероям Феодосии!», «Ура!»…

Наиглавнейшее дело

Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота яко наиглавнейшее дело.

В предыдущей главе я оставил крейсер «Красный Кавказ» в Поти. Оставил на длительное время, потому что когда его подняли в док и откачали из корпуса воду, то в корме вместо трех пробоин оказалась одна, да такая, что в нее мог въехать грузовик. Не дыра – ворота! А кругом столько еще накорежено… Ни одного целехонького шпангоута и угольника… Как восстанавливать корабль – сразу было и не постигнуть. Казалось, проще всего отрезать искореженную корму, оттащить в сторону, подвести новую и… приварить. Но такие задачи тогда еще не были по плечу, и решать их можно было лишь на досуге, а не во время военной страды.

Ранение боевого корабля влечет за собой боевую бездеятельность многих сотен людей. Нужно ли объяснять, что творится на душе у матроса, когда другие воюют, а его корабль стоит у стенки?