Николай II - Сергей Фирсов

К примеру, о его бесхарактерности и бездарности, о том, что «он все губит», писала А. В. Богданович, в мае 1906 года приводя ходившие по столице слухи, что Николай II и его супруга «находятся в состоянии иллюзии, грозного конца не подозревают». Понимая, что царь, созвав Думу, называя народных избранников «лучшими людьми», «в душе своей был против того, чтобы дать им возможность работать», Богданович откровенно говорила, что назначение премьером И. Л. Горемыкина «делает невозможным никакое соглашение с Думой». В политику, сочетающую репрессии и реформы, она не верила, искренности в нем (как, кстати, и в Столыпине) не замечала. История доказала, что А. В. Богданович во многом оказалась права, но сейчас хотелось бы обратить внимание на другое: рассуждая о политике, она затронула и личные качества монарха, со слов своего знакомого — прокурора Петербургского окружного суда Н. Д. Чаплина записав, что «для царя никто не человек, никого он не любит, не ценит; когда человек ему нужен, он умеет его обворожить, но по миновании надобности выбрасывается человек бессовестно. <…> И Столыпин будет вышвырнут, как и все остальные, — продолжает она, очевидно, уже от себя. — Диктатуру никогда не создадут, так как царю придется тогда отстраниться, а он вряд ли на это согласится, так как власть любит. По всему видно, что царю и его большой семье придется быть искупительными жертвами» (курсив мой. — С. Ф.).

Удивительное совпадение мыслей и даже слов: искупительная жертва. Именно в годы первой революции о будущем царя, об ожидающей его трагедии заговорили в кругах, которые никак нельзя назвать либеральными и уж тем более — антимонархическими! Самодержавие, как и любая идея, не может быть абстрактно понято и принято, оно всегда персонифицировано. В представлении «правых» «персона» последнего царя оказалась слабым «вместилищем» монархической государственности. Более того, с ним перестали связывать надежды на будущее. Стали распространяться нелепые слухи, что будто бы самые верные и преданные его слуги (такие, например, как генерал Трепов) готовили переворот, собираясь уничтожить всю царскую семью и посадить на трон великого князя Дмитрия Павловича (внука Александра II), а регентом сделать вдову убитого террористом Сергея Александровича — Елизавету Федоровну. Мечта монархиста Никольского, желавшего смерти Николаю II, обретала жизнь в странном мифе, «героем» которого молва сделала одного из наиболее доверенных царских сотрудников! Разговоры о свержении государя и провозглашении царем Дмитрия Павловича (с учреждением регентства Елизаветы Федоровны) имели место и в дальнейшем, — например, на московском съезде монархистов весной 1907 года. Желание обрести более успешного самодержца психологически вполне объяснимо: в конце концов, для «идейного» монархиста важнее всего сохранить и обезопасить монархическую идею, с каждым днем революции все больше терявшую свои позиции в среде «сермяжного» народа.

Действительно, как бы ни ненавидели «правые» С. Ю. Витте, как бы ни поносили в своих дневниках и салонных беседах слабого монарха, они вынуждены были признать страшную истину, о которой говорили и их «левые» оппоненты: «сердце народа совершенно оторвалось от царя». Непоправимость случившегося вселяла ужас; никакого просвета впереди видно не было. «Вот она — Ходынка-то! Наступает исполнение предвещания!» — отмечал Л. А. Тихомиров. «Правые» мечтали о реакции, полагая, что царь ее не хочет и не допустит, ибо без жестокостей она не может иметь успеха. Но, не допуская реакции, он открывает дорогу революции. Было от чего прийти в смятение!

Углубление революции в таких условиях могло вызвать (и вызвало) новые сетования в адрес несчастного царя. Получив известие о подписании манифеста 17 октября, Л. А. Тихомиров назвал это отказом императора от самодержавия, добавив: «Злополучный правитель: все у него идет к гибели…» А дальше — слухи. Только в отличие от А. В. Богданович Л. А. Тихомиров сообщает о провозглашении императором маленького Алексея Николаевича под регентством брата царя — великого князя Михаила. Спустя неделю он записывает рассказ о том, что Николай II, без мысли и без воли, пребывает в отчаянии. «А у Петергофа стоит на парах крейсер, на котором можно ежеминутно бежать… если только команда не из „потемкинцев“». Для Тихомирова «император — великое оружие гнева Божия для погубления России». Причитая по поводу царя, Тихомиров заявляет и о гибели русского народа, говорит о гнилости власти и государства.

Время социальных потрясений всегда чревато аберрациями сознания, излишними надеждами, повышенной эмоциональностью, распространением всевозможных легенд и мифов. Эту дань истории вынуждены платить все современники «смутного времени». Так мифология входит в живую ткань реальных событий, становится их неотъемлемой частью. Истина спаивается с вымыслом, правда теряет свою остроту. Постепенно получается странный сплав, в котором жестко переплетены реальные события и предания о них, биографии исторических деятелей включают в себя сказочные мотивы; «небывшее» становится «бывшим». Биография последнего русского царя — тому поучительный пример. Перефразируя известное выражение классика марксизма, можно сказать, что он — не только зеркало русской политической, социальной жизни конца XIX — начала XX века, но и символ погибшей в 1917 году империи. С Николаем II связано много легендарных историй, без которых, однако, невозможно писать его биографию.

Одна из историй касается православного монаха Авеля — прорицателя, предсказавшего кончину императрицы Екатерины II, время и подробности смерти ее сына Павла I, Отечественную войну 1812 года и сожжение Москвы. В 1825 году он предвидел кончину Александра I, восстание декабристов и воцарение Николая I, а также то, что он «проживет тридцать лет». С Авелем связывают и легенду о будущем династии Романовых, удивительным образом оказавшуюся востребованной именно в годы Первой российской революции.

«Напомнили мне сегодня, — записал в дневнике в феврале 1905 года публицист С. Р. Минцлов, — очень давно слышанный мною рассказ об разговоре Николая I с известным Авелем. Николай велел его позвать к себе и спросил, кто будет царствовать после его сына, Александра II.

— Александр, — ответил Авель.

— Как Александр? — изумился император. — Старшего сына моего [сына] зовут Николай! (в то время последний был жив и здоров еще).

— А будет царствовать Александр, — повторил Авель.

— А после него?

— После него Николай.

— А потом?

Монах молчал; царь повторил вопрос.