На перекрестках фэнтези - Кирилл Берендеев

Новый рабочий день начался и завершился, привычно, как и все предыдущие рабочие дни; людской поток вынес молодого человека на улицу и увлек за собой, знакомой дорогой к дому. Но внезапно молодой человек увидел то, что заставило его враз замереть среди молчаливо спешащей толпы, неотрывно вглядываясь на противоположную сторону улицы.

Там, сливаясь с другим людским потоком, почти неотличимый от массы, незаметный в ней, шел Палеон; брел, как и все прочие, с работы домой, опустив взгляд, уткнув голову в плечи дешевого костюма — или столь искусно делал вид, что иному человеку, незнакомому с юношей, невозможно было бы принять его за чужеземца.

Расстояние меж ними было всего несколько метров, молодой человек хотел уже окликнуть Палеона, но оклика не потребовалось, Палеон сам поднял голову и неожиданно обернувшись, встретился с ним взглядом.

И тотчас же опустил глаза и, не останавливаясь, потек вместе с толпою куда-то прочь, в иные дали, по иным улицам, к иным домам в иных городах. А молодой человек, отчаянно сдавливаемый со всех сторон людскими телами, нещадно толкаемый и шпыняемый, смотрел, не в силах отвести взора, и все еще не в состоянии постичь, что же он видит в эти ускользающие мгновения. И лишь настойчивый, жаждущий утоления, вопрос вертелся у него на устах: кто же это? И что он делает в городе? — все еще надеясь, ждет от него знака? или же, как и он сам, тоже служит… но тем, нанимателям из дома без окон?

Ждет… или служит?

Кирилл Берендеев

ЗА ПРЕГРАДОЙ

Из окна моей комнаты стена хорошо видна, бурым кирпичом темнея меж сосновых стволов цвета сепии. Она высока, эта стена, над густо растущим под ней бурьяном, высотой в человеческий рост; над ним она высится еще на добрых три фута. Высока и очень стара.

Время не пощадило ее: снега и дожди год за годом, десятилетие за десятилетием размывали крепкий цемент кладки, зима морозила и вмерзшим льдом раскалывала кирпичи, а лето раскаляло и крошило их. Частые бури довершали общее дело, сбрасывая острые обломки вниз, в заросли чертополоха, борщевика и крапивы. Каждую осень обломки покрывались раскисшим ковром умирающих растений, уходили в землю, и каждую весну им на смену с верха стены сыпались новые камни. Процесс этот был неостановим, и результат его очевиден. Дело лишь в сроках: сколько десятков лет понадобится, чтобы восьмифутовая стена навсегда исчезла с лица земли, впитанная в недра ее жирным вязким черноземом, поверхности которого никогда не касался ни заступ, ни лемех?

На закате стена чернела первой, явственно выделяясь среди деревьев как чужеродное тело, кем-то когда-то вживленное в организм леса; на восходе появлялась, выплывая из предрассветной сини последней, когда солнце, разгоняя утренние туманы, уже поднималось над горизонтом, и лучи его пронзали насквозь угрюмый полог бора. И эти минуты холодная темень ее камня казалась еще таинственней и опасней.

Каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, разбирая постель, я выглядывал из окна и наблюдал эти метаморфозы. Стена находилась всего в сотне шагов от моего окна, и за долгие часы наблюдений стала хорошо мне знакома — каждым своим кирпичом и каждой трещиной. А иногда еще и слышна темными летними вечерами, когда лес замирал, попрощавшись с солнцем, в полумраке подступающей ночи мне слышался легкий стук и шуршание: то крошилась остывающая за день кладка, и падали, и падали в мягкий перегной мелкие осколки кирпичей…

Дом, в котором я жил, принадлежал моему старому другу Марку. Несколько дней назад он пригласил пожить у него до тех пор, пока дела магистратуры не призовут меня обратно, и я с удовольствием и, признаюсь, с некоторым удивлением принял его приглашение. Мы давно не виделись; должно быть, поэтому еще в карете, неспешно везшей меня из города, я отчего-то стал бояться, что не смогу узнать его в шумной толпе людей, мельтешащих на рыночной площади поселка, где Марк назначил нашу встречу. Что ж, в этом была своя правда: народу в этот час действительно было довольно много, и пока я стоял посреди толкотни и гомона, оглядываясь в поисках знакомого лица, черты которого никак не шли на память, он первым увидел меня. И, поздоровавшись, крепко обнял, выбив из глаз невольную слезу.

Марк и вправду изменился за те, да, уже шесть лет, что мы не виделись. С самого его переезда в этот глухой мирок, последовавшего сразу за смертью деда. После кончины которого он и получил в наследство добротный бревенчатый дом, построенный лет эдак шестьдесят назад. Старые его приятели все гадали тогда, как может одно быть связано с другим. Сколько ни спорили, кажется, так и не пришли к общему мнению.

За прошедшие с тех пор годы Марк сделался совершеннейшим бирюком. Жил сам по себе; забросив прежние свои обязанности, он работал теперь в выкупленной у старосты поселка кузне, расположенной неподалеку от дома: вспоминал навыки доброго мастера в трудах над обыкновенными серпами, лемехами и прочими немудреными вещицами, которые заказывали обосновавшемуся в глуши кузнецу. В город выбирался крайне редко, на день, на два — навестить мать. Как-то я встретился с ней, незадолго перед приглашением Марка, случайно — она жаловалась, что совсем потеряла сына. Теперь, говорила она, комкая в руке носовой платок и не решаясь поднести его к глазам, с каждым приездом он кажется все более чужим, почти посторонним человеком. Сказав это, она замолчала, надеясь услышать от меня что-то ободряющее, успокаивающее, но я так и не нашелся, что ей ответить; так, сухо попрощавшись, мы разошлись.

И вот неожиданно это приглашение. Получив его, я терялся в догадках относительно внезапного решения Марка и вместе с тем, конечно, был польщен, не скрою. Все же Марк мне первому отворил свою дверь.

И, встретившись с ним, все пытался разузнать, отчего так. Марк пожимал плечами, то улыбаясь, то хмурясь, отговариваясь общими фразами, будто и сам не знал причин, побудивших его принять это решение. Я не отставал от своего друга. Пока мы добирались с площади пешком через весь поселок к его обиталищу, пока он показывал мне добротный деревенский дом, пока он размещал меня, я задавал ему множество вопросов о прежней и нынешней его жизни. Он отвечал односложно и с явной неохотой или не отвечал вовсе, как-то непривычно останавливаясь на полуслове, словно изображая еще большего бирюка, чем был на самом деле. Мне сызнова приходилось привыкать к своему старому другу, к его изменившейся манере общения, к новым привычкам и привязанностям.

Марк отвел мне под жилье мансарду, для себя же он выбрал комнату на первом этаже, в противоположной стороне дома, окнами выходящую в яблоневый сад.