Терроризм от Кавказа до Сирии - Игорь Прокопенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассказывает Зула Муртазалиева:
«Всех проверила, говорит: «Боже мой! Что ты наделала? Они же у тебя все инвалиды!» Мне, правда сказать, не буду говорить по именам кто, мне предлагали отвезти, отдать их, на здоровых поменять, даже из русской национальности разговоры такие были. Поменять… Это что, вещь, что ли, — поменять? Детей поменять! Мне это не надо, мне вот это надо. Пусть даже калеками будут, но они мои».
На второй день после приезда русские дети Зулы уже вовсю общались со своими чеченскими сверстниками. Без языка они как-то запросто понимали друг друга. Пока не случилось то, что рано или поздно должно было случиться.
Рассказывает Зула Муртазалиева:
«Первый год, когда мы приехали, тут они зимой на санках катались. И уже было обеденное время, а они домой не идут. Пришлось пойти за ними. И я это слышала, как Ринат свои санки у друга просит: «Отдай санки, я домой пойду, нас мама домой зовет». Мальчик ему говорит: «Это не мама тебе, это твоя тетя». Я не поняла, что он говорит. Пришел домой все нормально, а старший замкнулся в себе. Сели кушать, все едят, а он сидит у меня. «Ринат, ты чего не ешь?» — «Не хочу». — «Что-то болит?» — «Ничего не болит». — «Ну, покушай». Он заплакал. «Что ты плачешь?» — спрашиваю. «Мама, а правда, что ты мне не мама?» А потом в школе им говорили: все равно это не мама, это тетя. Вы же русские приемные, вас из детдома привезли. А старший говорит, что мама ранена была, она нас потеряла».
Кто-то из односельчан упрекнул: почему не чеченцев взяла? Но ведь бездомных детей в Чечне не бывает. Всех сирот сразу забирают к себе близкие и дальние родственники. Зула всегда знала — у нее будут дети. И они должны быть счастливы…
1953 год. Советское государство понесло тяжелую утрату. Умер Сталин. На его похоронах одни искренне переживают это горе, другие пребывают в растерянности — с уходом Сталина закончилась целая эпоха. Что дальше?
Только через четыре года, в 1957-м, депортированным народам разрешено вернуться в родные края. Однако на родине их ожидали очередные испытания. Дома заняты новыми жильцами — в основном беженцами из разрушенных войной областей России.
Рассказывает Юсуп Каимов:
«В моем доме русские жили, в другом доме, моего прадеда, тоже русские жили. Я туда пошел, меня туда не пустили: «Уходи отсюда». И потом так… ну, как вам сказать… очень грубо так, как на зверя, что ли: «Уходи!» Я говорю: «Слушай, я здесь родился, зайду посмотрю, и больше я ничего не хочу». — «Уходи, а то сейчас милицию вызову! Бандиты тут понаехали».
В те годы в Грозном работали крупные производства. На них трудились в основном квалифицированные кадры — русские, украинцы, представители других национальностей. Выпускники вузов Москвы, Ленинграда, Киева с большим энтузиазмом приезжали сюда еще в начале 50-х, чтобы строить новую жизнь. А вот о возвращающихся чеченцах власти не подумали. Ни об их жилье, ни о работе.
Чеченские семьи, как правило, многодетные. Чтобы прокормиться, заработка мужчин не хватало. Республика была одной из беднейших в составе РСФСР. Получала дотации из Центра. Но это не решало проблему.
Рассказывает Харон Шамаев, житель села Бамут Ачхой-Мартановского района:
«В совхозе Бамутском зарплата составляла от силы 150 рублей. Ну, вот прикинь: у нас в семье 9 детей было. Отец, мать, 9 детей. Как мог отец 9 детей прокормить на 150 рублей в то время?»
Когда нет работы, не на что жить. После возвращения депортированных на родину в Чечне начался рост преступности. Главным образом воровство, кражи и разбой. Но далеко не все были не в ладах с законом. Многие пошли по другому пути. Десятки тысяч молодых чеченцев ежегодно выезжали за пределы Чечни на сезонные заработки в Сибирь, Нечерноземье, на Север.
Харон Шамаев продолжает свой рассказ:
«Русские были в Грозном. Русским здесь была работа. Русские жили в станице Асиновской полностью, можно сказать 99 % русских там жили. И оттуда на шабашку никто не ездил. Отсюда все, вся молодежь вот как весной уедет, летом тут одни пацаны и женский пол. Больше никого. Или старики».
Протестные настроения среди чеченцев набирали силу. Когда пришедший к власти Дудаев стал вести дело к войне, в Чечню для восстановления конституционной законности вошли федеральные войска. 22 декабря 1994 года в 5 часов утра произошел первый обстрел Грозного.
Так началось десятилетнее противостояние в Чечне, которое обернулось огромными потерями для обеих противоборствующих сторон. И сопровождалось невероятными жертвами среди мирного населения.
Рассказывает глава Наурского районаВладимир Кашлюнов:
«Я еще раз говорю: мне было стыдно за свое государство, за свое руководство. Не за народ — народ русский также был заложником этой ситуации. Те парни, которые пришли сюда восстанавливать конституционный порядок, они тоже были заложниками этой ситуации».
Люди прятались где могли: в ямах, подземных коммуникациях, но главным образом — в подвалах. Они гибли от пуль, бомб и снарядов, предназначенных для тех, у кого было оружие. А когда поднимались на поверхность, рисковали оказаться на мушке у снайпера боевиков.
Рассказывает Валентина Тишевская:
«Потому что люди уже шли и падали, умирали от голода. А воды набрать — надо было идти через этих наших солдат, которые лежали голые, раздетые, они их раздевали, животы распороты, глаза выколотые, уши отрезанные — и надо через них идти. А отодвигать их нельзя было, потому что снайпер убьет».
Боевики били из жилых домов, чем часто вызывали ответный огонь на мирных граждан. Это была их тактика. А страдали невиновные люди.
Рассказывает житель села:
«Вот в этом доме братья жили. Их сожгли живыми. И оставили здесь и ушли. Они прятались вот в подвале. И племянника их, тоже старика, убили. У него с головой не в порядке было. И тоже он здесь оставался. Ну, его положили на землю… разрезали танками все… даже вспоминать страшно…»
Война еще долго будет отзываться болью потерь и ужасом в сердцах этих людей. Она эхом прокатится по всей стране.
В России быстро наберут силу античеченские настроения. Бандиты сами бросят тень на собственный народ терактами в Буденновске, театральном центре на Дубровке, Беслане. Это только некоторые из самых вопиющих преступлений боевиков, жертвами которых стали мирные россияне. Раны заживут, а вот память о злом русском или кровожадном чеченце останется в поколениях.
Что такое быть родом из Чечни, острее других почувствовали на себе русские беженцы.
Рассказывает Наталья Каракашева, жительница Грозного:
«Мне было очень обидно, когда мы беженцами скитались, и нам постоянно говорили, нас за русских не считали, нам говорили: «Понаехали, езжали б себе дальше».
Наталья Каракашева уехала из Чечни еще до начала боев. Сначала в Махачкалу, потом в Ставрополь. В Грозный вернулась три года назад, когда поняла, что ей и сыну здесь уже ничто не угрожает. Во время войны муж Натальи оставался в Грозном, и семье удалось сохранить жилье. Вопроса возвращаться на родину или нет у нее не было.
Наталья Каракашева продолжает свой рассказ:
«Мы же очень трудно приживаемся где-то. До сих пор русские, которые уехали отсюда, до сих пор они живут своими кучками, своими улицами. Когда мы приезжаем в Россию, там, что греха скрывать, женщины курят в открытую, мужчины выпивают в открытую. Детей воспитывают не так».
За годы скитаний по России помощи Наталья так и не получила. Но и вернувшись сюда, в Чечню, особой поддержки не почувствовала.
Наталья Каракашева рассказывает:
«Я, например, три года назад пришла в администрацию. Ну, меня записали, пообещали, сказали: «Обращайтесь, если будет какая-то помощь, мы вам позвоним». А я такой человек, я второй раз не пойду просить. Когда мне было трудно, мне никто не помог. Сейчас с божьей помощью уже все устроилось. Уже я помогаю многим».
Они такие разные, три сына и дочь Муртазалиевых. Зула, конечно, примечает в их лицах внешние черты той, которая отказалась от них в Перми. Но старается об этом не думать. С женщиной, которая называется биологической матерью, они виделись только раз, когда Зула получала необходимые бумаги на усыновление. Правду в народе говорят: не та мать, что родила, а та, что воспитала.
Говорит Зула Муртазалиева:
«Она не спросила меня: что, какая национальность, куда едете. Единственное, что она у меня попросила: на выпивку дашь? Единственные ее слова. Мне просто надо было документы получить: на девочку у нее отказное было, а на мальчиков она была лишена родительских прав. Все равно отказное чтобы на руках было, я ее встретила, и она говорит: на выпивку дашь? Ну, я 1000 рублей ей дала. Она сразу, больше ни о чем не спросила, написала. «Это все мне? — говорит. — Вот эти 1000 рублей?» Дала и ушла, и все. Весь разговор. Молоденькая, очень симпатичная, но, видать, жизнь не сложилось. Тоже не виню, не осуждаю».
