История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - Филипп-Поль де Сегюр

Четыре эскадрона его обычной свиты, не будучи предупреждены, торопились догнать его, но еще не догнали. Дорога была покрыта лазаретными и артиллерийскими фурами и богатыми экипажами; это была внутренняя часть армии; все продвигались без всяких опасений.

Сначала вдали, справа, показалось несколько небольших отрядов, потом стали приближаться большие черные линии войск. Тогда поднялась тревога; несколько женщин и кое-кто из челяди бегом бросились назад, ничего не слушая, не отвечая на вопросы, с испуганным видом, потеряв голос и не переводя духа. В то же время ряды экипажей в нерешительности остановились; среди них поднялась суматоха; одни хотели продолжать путь, другие вернуться; экипажи сталкивались, опрокидывались; вскоре образовалась толчея, полнейший беспорядок.

Наполеон смотрел и улыбался, продолжая продвигаться вперед и молча наблюдая эту панику. Его адъютанты подозревали, что это казаки, но они приближались такими правильными взводами, что брало сомнение; и если бы эти негодяи не издали воинственный клич, по своему обыкновению, при атаке, как они поступают, чтобы заглушить в себе страх перед опасностью, Наполеону, быть может, не удалось бы вырваться из их рук. Опасность еще увеличивалась тем, что сначала эти возгласы были приняты за крики «Да здравствует император!».

Это был Платов и шесть тысяч казаков, которые позади нашего победоносного авангарда попытались перейти реку, низину и большую дорогу, уничтожая всё на своем пути; и в тот самый момент, когда император, среди своей армии, в оврагах извилистой реки спокойно двигался, не допуская даже мысли о таком дерзком плане, казаки привели его в исполнение!

Бросившись вперед, они приближались так быстро, что Рапп едва успел сказать императору: «Это они, вернитесь!» Император — потому ли, что плохо видел, или потому, что считал унизительным бежать, — заупрямился и был почти схвачен, когда Рапп взял за повод его лошадь и повернул ее назад, закричав ему: «Это необходимо!» И действительно, надо было бежать. Наполеон же, при своей гордости, не мог решиться на это. Он обнажил шпагу, Бертье и Коленкур последовали его примеру, и, встав слева от дороги, они стали ждать орду. Их разделяло всего сорок шагов. Рапп едва успел повернуться лицом к этим варварам, как один из них так сильно вонзил копье в грудь его лошади, что опрокинул его на землю. Другие адъютанты и несколько гвардейских кавалеристов подняли этого генерала. Этот поступок, мужество двух десятков офицеров и стрелков и в особенности склонность этих варваров к грабежу спасли императора!

Однако им достаточно было только протянуть руку, чтобы схватить его, потому что в ту же минуту орда, пересекая дорогу, смяла всё — лошадей, людей, экипажи, нанося раны и убивая обозных солдат, которых они оттаскивали в лес, чтобы там обобрать; потом, повернув лошадей, впряженных в орудия, они повели их по полям. Но они одержали только минутную победу, добились нечаянного триумфа. Примчалась гвардейская кавалерия: при виде ее они побросали добычу и обратились в бегство; они пронеслись, подобно потоку, правда, оставляя за собой ужасные следы, но побросав то, что им удалось захватить. Однако некоторые из этих варваров оказались отважными до дерзости. Они возвращались шагом между нашими эскадронами, снова спокойно заряжая свои ружья. Они рассчитывали на неповоротливость наших лучших кавалеристов и на легкость своих лошадей, которых подгоняли нагайками. Их бегство совершилось в полном порядке, так что они оставили только несколько человек раненых и ни одного пленного. Наконец, они заманили нас в овраг, поросший кустарником, где их орудия принудили нас остановиться. Всё это наводило на размышления. Наша армия была измучена, а война снова возобновлялась во всей своей силе!

Император, пораженный и удивленный, что осмелились на него напасть, стоял до тех пор, пока равнина не была очищена; потом он въехал в Малоярославец, где Евгений показал ему преодоленные накануне препятствия.

Само место достаточно красноречиво говорило о них. Никогда еще поле битвы не представляло такой ужасной картины! Изрытая поверхность земли, окровавленные развалины; улицы, которые можно различить только по длинной веренице трупов и человеческих голов, раздавленных лафетами; раненые, выползавшие еще из развалин и испускавшие жалобные стоны; наконец, мрачное пение гренадеров, воздававших последние почести останкам своих убитых полковников и генералов, — всё указывало на отчаянную стычку. Говорят, император видел в этом только одну славу; он воскликнул: «Честь такого прекрасного дня всецело принадлежит принцу Евгению!» Но, уже охваченный мрачным предчувствием, он был потрясен этим зрелищем.

Глава IV

Товарищи! Помните ли вы это злосчастное поле, на котором остановилось завоевание мира, где двадцать лет побед рассыпались в прах, где началось великое крушение нашего счастья? Представляете ли вы еще себе этот разрушенный и окровавленный город, эти глубокие овраги и леса, которые окружают высокую долину, образуя из нее как бы замкнутое поле? С одной стороны — французы, уходившие с севера, которого они избегали; с другой, у опушек лесов, — русские, охранявшие юг и старавшиеся отбросить нас в объятия их могучей зимы. Наполеон — между этими двумя армиями, посреди долины; его шаги, его взгляды, блуждавшие с юга на восток по Калужской и Медынской дорогам. Обе они были для него закрыты: на Калужской — Кутузов и сто двадцать тысяч человек были готовы оспаривать у него двадцать лье лощины; со стороны Медыни он видел многочисленную кавалерию; это Платов и те самые орды, которые только что появились сбоку армии, проникли в нее и вышли, нагруженные добычей, чтобы вновь сформироваться на правом фланге, где их ждали резервы и артиллерия. Именно в эту сторону дольше всего были устремлены глаза императора, о ней он справлялся по картам, расспрашивая генералов, взвешивал всё, что было опасного в нашей позиции, в силу резких несогласий между генералами, которых не сдерживало его присутствие. Потом, подавленный горем и печальными предчувствиями, он медленно вернулся на главную квартиру.

Мюрат, принц Евгений, Бертье, Даву и Бессьер следовали за ним. Эта бедная хата невежественного ткача заключала в своих стенах императора, двух королей, трех генералов! Они пришли сюда решать судьбу Европы и армии! Целью был Смоленск. Идти ли туда через Калугу, Медынь или через Можайск? Между тем Наполеон сидел за столом; голова его была опущена на руки, которые скрывали его лицо и, вероятно, отражавшуюся на нем скорбь.

Царило полное безмолвие. Мюрат, порывисто ходивший по избе, не вынес этой нерешительности. Послушный лишь своему таланту, весь во власти пламенной натуры, он воскликнул: