Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

Панфилов. Еще бы! Крупность! Она может либо собрать кадр, либо его разрушить…

Тарковский. Тем не менее, справедливости ради, даже на фоне этой неудачи должен тебе признаться, что в «Ностальгии» были кадры, которые я ни за что не взялся бы снимать на «Мосфильме» в силу очень трудной их организации. Все-таки здесь, в Италии, не только директор, но и вся техническая группа были просто удивительны!.. Когда позднее интервьюировали техническую группу, то они признались, что ТАКОГО еще никогда не снимали, то есть по трудности поставленных перед ними задач. И не потому, Глеб, что эти люди привыкли снимать какие-то простые вещи… Я даже не знаю, о чем я хотел тебе сказать?.. Но, во-первых, мы снимаем здесь в ателье, где делали искусственный дождь…

Лариса. Это очень трудные съемки!

Тарковский. Ну да… худая крыша, через которую льет дождь…

Панфилов. То есть крыша не была худой, но нужно было добиться эффекта худой крыши?

Тарковский. Нет, не «эффекта худой крыши», она действительно была худая, но, Глеб, изобразить в кадре натурально протекающую крышу просто нельзя или было очень трудно сделать, да еще совместить с разными другими эффектами! Словом, я знаю одно: в Москве я на такие кадры не решился бы, потому что они не могли получиться. Я ведь знаю, КАК это там делается… Я помню…

Лариса. Да, дом Доменико было очень трудно снимать.

Тарковский. И еще я тебе скажу, Глеб: в съемочной группе говорили потом, что работать со мной им было очень трудно, но интересно. Причем, Глеб, им было настолько интересно, что они работали даже в выходные дни… Это невероятно…

Лариса. И не только в выходные дни, но и в рабочие – с 8 утра до 12 ночи! Ведь это действительно невероятно!

Тарковский. Конечно, они могли отказаться. Но, замученные и усталые, они все-таки соглашались, оператор просто падал с ног…

Лариса. Ой, какой он дивный! Как он мне нравится!

Панфилов. Молодой оператор?

Лариса. Молодой.

Панфилов. Ну, сколько лет?

Лариса. Не знаю… Но вообще, Глеб, вся группа была просто потрясающая: они так уважали Андрея!

Тарковский. Нет-нет, Глеб, понимаешь, что было приятно?..

Лариса. Они говорили, что с ним интересно работать…

Тарковский. Нет, Глеб, дело не в том, что они меня «уважали», они меня совершенно не знали, им просто понравилась наша манера работы с группой. Здесь как работают? Приходит на площадку гений, мэтр, и все должны угадывать его мысли. А если мысли не угадываешь, то тебя выгоняют. А когда ты с ними попросту разговариваешь: сидит осветитель, бригадир осветителей, сидят оператор, художник, а ты рассказываешь, как ты хочешь снять сцену… Потом каждый из них высказывает свои соображения, как, с их точки зрения, добиться лучшего результата… Для меня это нормально, но в группе говорили, что впервые участвуют в таких съемках, что почувствовали к себе…

Панфилов…Уважение…

Тарковский (шутливо). Уважение? Что значит «уважение»? А какое у меня к ним может быть неуважение, если я от них завишу, а? Как же? Конечно, уважение!

Панфилов. То есть они начинают осознавать себя…

Тарковский. …Соавторами! А как же иначе? Но тем не менее, признаться честно, я никогда не получал такой отдачи от общения с группой в Москве… Никогда! Мне даже казалось иногда, что это все им вовсе не нужно, что они… Ну, да ладно!.. В Москве как было? У тебя есть оператор – вот ты с ним и разговаривай! В Москве члены группы как бы не хотели вмешиваться в «чужие» дела – это все их как бы не касалось. Хотя часто мне было крайне необходимо согласовывать действия, и я все же добивался этого, но не в такой степени, как здесь. Нет. Может быть оттого, что я вообще толком не знал, как здесь работают, не знал, как добиваться здесь нужного мне результата? Как найти взаимопонимание?

Панфилов. Еще бы! В первый-то раз!

Тарковский. Может быть, поэтому я делал какие-то вещи, превосходившие то, что от меня требовалось? Но…

Панфилов. Большие, чем дома?

Тарковский. Да. Потому что здесь страшнее…

Панфилов. Да-да-да! И потому получал эффект…

Тарковский. Они соглашались со мной, потому что – как тебе сказать? – их «купила» моя отдача, а отдача никогда не пропадает.

Лариса. Феллини тоже непростые кадры снимает, но он всегда снимает в интерьере, в павильоне…

Тарковский. Вот и сейчас он так снимает «Пароход идет»…

Лариса…Да он вообще все в павильоне снимает: и «Пароход идет», и «Казанову»…

Панфилов. Ну, «Казанова» вообще не имеет себе равных!

Тарковский. Ты видел?

Панфилов. Да, видел.

Тарковский. Удивительной красоты картина!

Панфилов. Одно поле из полиэтилена чего стоит!

Лариса. Просто замечательно! Так вот, кстати, многие из тех, что работали с Феллини, были членами и нашей съемочной группы. Так они мне признавались – а врать им было ни к чему, никто их об этом не просил, – что с Андреем им было работать значительно интереснее!

Тарковский. Нет, Глеб, дело в том, что Феллини на площадке…

Лариса…Они сказали мне: «Андрей – маэстро»!

Тарковский. Нет-нет-нет…

Лариса (с усилением). «Гранде-маэстро»!

Тарковский. Лар! Лар!

Лариса. Ну, Андрей, я, в конце концов, говорю то, что мне говорят. Глеб, поверь, мне говорили, что с Андреем работать им творчески просто интереснее…

Тарковский. Лара, ну… Ну, может быть – ведь я поставил своей целью их заинтересовать. Поэтому они так и говорят… Понимаешь, Глеб, Феллини на съемочной площадке…

Лариса…Говорят, что он зверь…

Тарковский. Нет, не «зверь»! Просто он топчет всех ногами, всех презирает. Он на площадке как Женя Евтушенко: если он снимает на улице, то он демонстрирует себя. Вокруг собираются толпы, чтобы поглазеть, как снимает Феллини, останавливается движение – а он в этой ситуации купается… А если, например, его помощник (здесь так называют второго режиссера) сделал какую-то ошибку, то он его может взять и ткнуть мордой в лужу и будет мазать его час! Он его уничтожит. Вот вам Феллини!..

Панфилов. Он злой?

Тарковский. Ужасно! Несправедливый и деспотичный в самом дурном смысле этого слова. Конечно, когда мне здесь рассказали все эти подробности, то я просто не поверил – вообще-то я знаю его много лет. Скорее я мог ожидать такого от Антониони…

Лариса. А он наоборот…

Тарковский. Я мог бы предположить подобное в Антониони, исходя из психологических особенностей, как его самого, так и его фильмов. Или Брессон, которого я так люблю, но говорят, что с ним невозможно работать. Он может сидеть и гундосить актеру одну и ту же фразу: «Же ву при», без конца нашептывать ему на ухо одну и ту же интонацию: «Же ву при, же ву при». Поэтому все актеры говорят у него мертвыми, патефонными голосами