Океан. Выпуск второй - Владимир Алексеев

Стромбус имеет одну ногу — мощный мускул, съедобный и считающийся лучшей насадкой для любой рыбы. Благодаря этой ноге стромбус довольно быстро передвигается по дну. Это для моллюсков, живущих в раковинах, жизненно важно.

Сколько бы вы ни ходили по морским пляжам, вам никогда не найти раковины с ее живым хозяином. Бушующее море выбрасывает на берег только пустые раковины, между тем как моллюски питаются в прибрежных водах. Объясняется это их необычайными метеорологическими способностями. Когда на суше еще ни одно животное, не говоря о человеке, ничего не ведает о приближении непогоды, моллюски снимаются с насиженных мест и уходят в открытое море, на глубину, туда, где они вне опасности. Там им не страшна гибельная сила волны.

Ученые предполагают, что животные на огромные расстояния «слышат» голос моря — звуки низкой частоты до 6 герц, которые почти не поглощаются соленой водой. Но моллюски чувствуют и внезапное возникновение местных циклонов. Пока неизвестно, как им это удается.

Оставив стромбуса, я нырнул вдоль стены. Под скальным выступом, почти у самого дна, мое внимание привлекли два «жучка», прилепившихся прямо к шершавой поверхности камня.

Вынырнув на поверхность, я спросил о них Бентоса.

— Больса де сирена, — ответил он.

Начинаю мысленно переводить на русский язык. «Больса» — мешок, сумка, ридикюль, кошелек. Остальные значения подходят и того меньше. «Сирена» — морская нимфа. Но тут вспоминаю «сумочки сирены». Мне уже рассказывали о них: это всего-навсего футляр зародыша ската.

Некоторые скаты — рыбы живородящие, но большинство из них воспроизводят род, откладывая икру. Так вот, два черных усатых «жучка» размером с пишущую ручку и шириной в три сложенных пальца, были не чем иным, как «икриночками» ската.

При более близком рассмотрении цвет «сумки», состоящей из кератинового[28] вещества, темно-коричневый, а то и буро-красный. С обеих сторон он заканчивается тонкими рожками-усиками. С той стороны, где у зародыша развивается хвост, усики имеют волокнистое окончание, которыми «сумочка» и прикрепляется к шероховатым поверхностям. В центре «сумки» четко выделяется пузырь — это желток, которым зародыш питается в течение девяти недель, составляющих период его развития.

Ихтиологи установили, что на двадцатые сутки зародыш продырявливает в футляре уже развившимся хвостиком дырочки, через которые в футляр попадает морская вода.

Пока я вспоминаю все это, мой друг еще раз ныряет к «икриночкам», и до слуха моего сразу же доносится знакомый сигнал: стук по ружью — Бентос призывает меня к себе. Ныряю. Он лежит на дне и внимательно рассматривает «сумки». Когда я приближаюсь, он прикладывает палец к стеклу маски: «смотри внимательно». Приглядываюсь и ясно вижу, как одна из «сумок» дрожит, а потом дергается. В ней кто-то возится. Ухожу за воздухом и снова спускаюсь. Бентос, словно забыв, что надо дышать, замер, как кошка перед прыжком. Вот он показывает мне, чтобы я не уходил, а сам устремляется наверх.

Под ударами изнутри усики-рожки раздваиваются. «Вот здорово! Кинокамеру бы сюда да акваланг! Уникальные кадры. Бентос — в роли повитухи. Да хотя бы уже фотоаппарат. Такие снимки!» Поочередно ныряя, наблюдаем интереснейшее зрелище.

В щелочке футляра появляется что-то серое, оно движется. Минут через десять «брешь в крепости» пробита настолько, что из нее уже можно высунуться. Появляется начало туловища. Оно сложено, как блин. «А, так это же плавники. Вот ведь как ты, крохотуля, лежал там — запеленатый».

Между тем новое существо, начавшее борьбу за свою жизнь, понимает, что ему надо спешить. Его родители передали ему информацию о том, что жизнь — это борьба и побеждает в ней лишь сильный или тот, кто готов к защите. А ведь оно, это новое живое существо, еще лишь наполовину родилось. Надо спешить! Но силенок не хватает. Пять-шесть конвульсивных движений — полсантиметра вперед и минутный отдых.

Вот наконец можно попытаться развернуть плавник. Мы с Бентосом смотрим и сначала ничего не понимаем. Потом мой друг начинает объяснять, что зародыш выходит из «сумки» животом кверху. Непонимание наше объяснялось тем, что мы оба ожидали увидеть глаза, а их нигде не было.

«Бедный малыш! Ты не только все девять недель висел вниз головой примерно под углом сорок пять градусов, но еще и лежал глазами вниз. Но это и хорошо: ты не видишь нас, а то бы с первой минуты рождения натерпелся страху. Давай, давай! Вперед! Но как же тебе помочь? Разве придавить пустую часть «сумки»? А если мы этим тебе только напортим? Нет, давай-ка уж сам, а мы покараулим тебя от врагов».

Разворачивается полностью второй плавник, но одна треть маленького ската еще в футляре. Как бы хотелось не отрываться от этого зрелища, но, к сожалению, долго сидеть на дне невозможно.

Животик у малютки окрашен в светло-серый цвет с незначительными темными пятнами. Ротик и брызгальца над ним нервно двигаются. Рядом, расположенные ожерельем почти под прямым углом друг к другу, — две линии, каждая из пяти бронхиальных отверстий.

Малыш делает еще одно усилие, и наконец он свободен! Но что это? Он беспомощен или просто устал? А может быть, испугался, что выбрался на свет вниз глазами и они видят лишь грязную поверхность скалы?

Ухожу за воздухом стрелой, боясь упустить что-нибудь в дальнейшем развитии событий.

Малютка отлежался и снова затрепыхал плавниками-ластами, но, вместо того чтобы поплыть, он пополз по скале. Не может перевернуться. Очевидно, никак не поймет, что к чему. Где верх, а где низ? И в каком вообще ему положении надлежит пребывать на этом свете?

Я протягиваю ружье, хочу концом стрелы аккуратно перевернуть маленького ската. В нем без хвоста сантиметров десять, не более. Малыш тут же реагирует и, переворачиваясь на живот, пытается царапнуть своими шипиками конец стрелы.

Ах, вот ты какой! Малявка, ты не такое уж безобидное, беззащитное существо. Ну-ну, в добрый час!

Мы эскортируем нашего новорожденного. Он поравнялся с расщелиной, из которой показалась голова мурены. Бентос кинулся на выручку, испугал ее, и маленький, кажется, понял, быстро отвильнул и поплыл дальше.

Но куда он плывет? Разве он знает? Разве ему ведомо, сколь огромна, разнообразна, непонятна и враждебна Вселенная, в которой он совершает первые шаги? Ты умеешь защищаться, это ты хорошо доказал. Но знаешь ли ты своих врагов? Знаешь, где они тебя подстерегают? И от всех ли ты в состоянии защитить себя своим крошечным шипом? Ты ожидал два месяца и три дня, чтобы появиться на свет, а погибнуть можешь в один миг. Берегись, малютка! И быстрее познавай этот мир, чтобы стать сильным. В добрый путь! У нас с тобой, к сожалению, разные дороги!

Бентос странно неактивен. Я догадываюсь, что он переваривает только что виденное, поэтому первым начинаю жестами выражать свое восхищение и предлагаю плыть обратно, особенно не надеясь на его согласие. Бентос, как ни странно, не спорит.

По дороге он то и дело подает мне знаки, которые я перевожу: «А? Ну, как тебе это нравится?»

На берегу даю волю чувствам и начинаю искренне восхищаться. Такое действительно не часто увидишь. Бентос ходит, надув грудь, как голубь, словно бы сам у всех на виду только что родился сразу взрослым человеком.

Я увлекаюсь и начинаю рассказывать Бентосу все, что знаю про скатов из прочитанных мною книг. Он очень внимательно слушает, буквально разинув рот, и я заканчиваю словами:

— А ведь ты сам спокойно мог бы все это знать да еще лучше, чем я, рассказывать.

Бентос ничего не ответил, а в автобусе, уже перед самой Гаваной, неожиданно спросил:

— А что такое «гойя»?

— Это известный испанский художник. Сын ремесленника. Был передовым человеком своего времени. Своими картинами Гойя стремился обличить уродства современной ему жизни.

Бентос слушает с каким-то особым вниманием. Потом задумывается и через минуту говорит:

— Значит, Гойя был против того, чтобы сильные мурены пожирали слабых малюток?..

5. СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ

Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь! Гидра срастается с человеком, человек сливается с гидрой. Вы одно целое с нею. Вы — пленник этого воплощенного кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог — страшно подумать! — высасывает вас. Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный, чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок — в это чудовище.

Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто более неописуемое — быть заживо выпитым.

Однако досталось же осьминогу от великого писателя! Известно, что к пятидесяти годам Виктор Гюго оставил любимый им пышный Париж, поселился на Нормандских островах в проливе Ла-Манша и со временем характер его заметно изменился. «Труженики моря» создаются в преклонном возрасте, когда писатель больше слушает, чем чувствует и переживает. Внешний вид осьминога на берегу, на борту судна, в рыбачьих сетях, возможно, помог воображению, и… родилась столь ужасная картина, нарисованная пером Гюго.