В плену Времени - Евгения Савицкая

— Ну, так идите в другую комнату и выясняйте отношения, — рявкнула я. — Не мешайтесь здесь.

В другое время я не за что не решилась вот так вот разговаривать с другими людьми и тем более аристократами. Но тяжелые времена требовали от меня особых действий. Как ни странно, эта троица быстренько вскочила со своего мест и ретировалась вон из комнаты, случайно столкнувшись с доктором, облаченным в серый сюртук и с черным чемоданчиком в руках.

— Вызывали? — деловитым тоном пробасил Соболев, подходя к софе князя.

— Да, — отозвалась я, более мягко.

— Укол опиума, ваша светлость? — любезно проворковал Соболев, словно предлагал князю рюмку лучшего коньяка из своей коллекции.

Баринский слабо кивнул и прошептал, морщась от боли.

— Да, доктор.

— Милая барышня, выйдете из комнаты, пожалуйста.

Я послушно развернулась и направилась к дверям.

— Эля, останьтесь, — прошелестел Баринский, и я замерла посреди комнаты между двумя диванами. — Прошу вас…

— Доктор, Эля моя невеста. Пусть останется, — просительно прошептал Дэниэль.

При слове "невеста" ликование заполнило мою душу до отказа и этим словом мой любимый подтвердил, что любит меня ни смотря ни на что. Внезапно мне захотелось радостно захлопать в ладоши и рассмеяться из-за того, что комок опасений и страха неожиданно свалился с моих плеч при мысли, что Дэниэль простил меня. Мои ноги подкосились, и я неловко опустилась на диван.

Доктор небрежно пожал плечами, присаживаясь рядом со своим пациентом, и отмахнулся:

— Ну, тады, пущай остается…

Все время, которое Соболев делал укол в вену Дэниэля, я как завороженная смотрела на пылающий огонь в камине и, стараясь не слушать звон ампул с наркотическим зельем, пусть и в малых дозах, судорожно сжимала и разжимала руки. Послышался тяжелый запах медицинского спирта и других медикаментов. Имея уже определенную сноровку, доктор быстро сделал укол. Затем, неторопливо осмотрел князя, пощупал его лоб и обескуражено покачал головой.

— Что, доктор, плохи мои дела? — выдавил из себя Дэниэль, кусая изрядно побелевшие губы.

Я резко обернулась к ним. Взгляд Баринского был затравленным, растерянным и полным душевной боли. Соболев суетливо укладывал свои инструменты в саквояж, хмурясь и плотно поджимая губы. Воцарилась тягостная тишина, и было такое чувство, будто доктор совершенно не собирался отвечать на поставленный ему вопрос, и также избегал смотреть князю в глаза.

— Он выздоровеет? — резко спросила я, подскакивая с дивана.

Доктор покачал головой и выдавил из себя нейтральным тоном:

— Как Бог даст, так и будет. Сегодняшняя ночь будет переломной.

Соболев кивнул мне и быстрыми шагами пошел к двери. Взявшись за ручку, он обернулся и на прощание сказал мне:

— Мое вам почтение, барышня, и учтите, его светлость забудется сном через минут пятнадцать-двадцать.

За доктором захлопнулась дверь, и мы наконец-то остались наедине с Дэниэлем. Мелкие шажки помогали дойти до софы намного медленнее, чем смогла бы добраться я обычным шагом. За это время я сумела собраться с мыслями, приободриться хотя бы для любимого и натянуть на лицо легкую благожелательную улыбку, не смотря на то, что мою душу грызли ужасные предчувствия. Опиум уже начал свое губительное действие. Дэниэль уже заметно расслабился на своем ложе, его поза стала менее скованной, словно терзающая тело боль отступила.

Я тяжело опустилась на софу, рядом с Дэниэлем. Он с огромным трудом открыл глаза, будто его веки были свинцовыми. Его взор пытливо рассматривали меня с таким выражением, будто меня он видел впервые. Большие глаза немного затуманились под действием наркотика, зрачки расширились и глаза приобрели сильный загадочный блеск. На его высокий умный лоб нечаянно упали пряди влажных волос. Я невольно протянула руку и осторожно откинула тяжелый локон. Баринский даже каким-то образом извернулся и поцеловал внутреннюю сторону моей ладони, ближе к запястью. От его горячечных губ по руке прошла жаркая волна наслаждения и мощной волной захлестнула мое тело. Я вздрогнула от неожиданности, и внезапно яркий румянец окрасил щеки, выдавая мое внутреннее смущение и волнение. Этот легкий поцелуй был самым нежным и интимным, словно с помощью него Дэниэль показал мне всю свою любовь, верность и преданность.

— Как жаль, что я прикован к постели и могу забрать свой долг, — прошептал он, криво улыбаясь.

Его улыбка была более похожа на оскал и гримасу боли. Между побледневших губ блеснули белоснежные зубы, а в глубине глаз мелькнула душевная боль, досада на свое ранение и отчаяние. Словно он ненавидел до глубины души свое теперешнее состояние. Уж я-то догадывалась, о каком долге идет речь, и теперь глупая улыбка расцвела на моем лице.

— Вы можете взять свой долг, — прошелестела я, чувствуя, как волна жара затопила мое лицо и шею и при мысли, что этот обольстительный мужчина наконец-то поцелует меня.

Баринский лишь горько вздохнул и скривился от боли, раздирающей его душу. Он осторожно протянул руку и положил свою горячую ладонь мне на щеку.

— Нет, не могу, — с неприкрытой досадой прошипел он, сжимая кулаки. — Я хочу целовать вас как свою жену, открыто, ни от кого не прячась и не компрометируя вас, Эля.

Я смущенно опустила ресницы, подавляя ехидную усмешку и реплику по поводу того, что если бы он знал о нравах моего времени, то непременно бы ужаснулся и поцелуй это самое невинное, что делают современные мне влюбленные. Пришлось смолчать, скромно рассматривая кружево на подоле платья. Мое молчание Баринский растолковал по-своему.

— Как только я выздоровею, то непременно официально попрошу у вашего батюшки вашей руки, — успокоительно прошептал он.

— Едва ли это получится, — отозвалась я, опуская голову. — Их нет…

При упоминании о моих родителях, мое сердце уже привычно дернулось в болезненном спазме боли и тоски. Веки горели от непролитых слез, а в горле стоял горький ком. От внимательного взгляда Дэниэля не укрылась печаль в глазах и дрожащие губы. Он осторожно приподнял мой подбородок указательным пальцем. На его идеальном лице читалось такое сострадание, словно он осознал, что моих родителей нет в этой эпохе. В моей душе смешались радость и отчаяние. С одной стороны мне была несказанно приятна его реакция, но с другой стороны — до слез хотелось рассказать Дэниэлю о том, что я с другого времени. Ведь мои родители не умерли, а просто еще даже и не родились, также как и я. О том, что мое рождение будет более чем через сто лет, но мне приходилось подавленно молчать, предоставляя князю самому подумать, что к чему.