Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Всеволод Алексеевич…
Он все понимает мгновенно. Как будто готовился к этому разговору. А может быть, и готовился. Заходит внутрь, легким и каким-то очень привычным, будто отрепетированным движением отправляет чемодан под стол и садится к окошку.
– Присаживайся, Сашенька. Сейчас нам принесут белье и попросим чай. Я не представляю себе путешествие на поезде без чая из стаканов с медными подстаканниками. Ты знала, что однажды их пытались убрать из вагонов? Заменили обычными чашками. Народ так возмутился! Это же традиция! Чтобы ложечка звякала всю ночь. Раньше титаны угольные были. Сейчас электрические, уже не то. Но все равно чай в поезде самый…
– Всеволод Алексеевич!
Сашка прекрасно знает, что он так может зубы заговаривать до бесконечности. Артист же, привык инициативу перехватывать, и в запасе миллион баек и воспоминаний из бурной гастрольной молодости. В другое время она бы с удовольствием послушала, но не сегодня.
– Что, Сашенька? Ты меня стесняешься?
А взгляд сразу серьезный, напряженный. Даром что на губах еще сохранилась полуулыбка и лицо по-прежнему «тумановское», сценическое, доброжелательное.
– Господи, нет, конечно!
Да, было бы здорово: всю жизнь добиваться, мечтать, боясь собственных желаний, а потом вдруг застесняться по их исполнении. Но о себе-то он подумал?!
– Всеволод Алексеевич, вы все еще публичный человек. Сплетни о вас пойдут, а не обо мне!
– Знаешь, пусть лучше завидуют, чем сочувствуют.
И подбородок у него будто сам собой тянется вверх. Поза артиста. Или защитная поза. Что в его случае – одно и то же. И Сашка постепенно понимает все, что он не сказал. Две одиночные кровати означают: «старик едет на воды с то ли нянькой, то ли сиделкой». Двуспальная кровать: «у пусть и старого артиста молодая любовница». Вы можете долго обсуждать и осуждать, но позавидовать тут есть чему.
Проводница приносит постельное белье, принимает заказ на чай. Обещает непременно стаканы в подстаканниках. И ложечки, конечно! Мило улыбается, скользя любопытным взглядом по Сашке. Прав Всеволод Алексеевич, ну конечно же, прав. В таких делах он настоящий дока.
Сашке не по себе. Она не хочет, чтобы ее оценивали. Подходит она Туманову или не подходит? Не слишком ли молода? Или стара? На роль содержанки она уже по возрасту не тянет, старовата. Да и лицом не вышла. Губы тонкие, глаза острые, взгляд тяжелый. Рост, опять же, не эталонный. Приличный эскорт совсем иначе выглядит.
– Сашенька!
Он словно мысли ее читает. Взгляд внимательный, рука ложится на ее кисть.
– Сашенька, я совсем забыл про печенье. Сходишь к проводнице? Не пустой же чай пить.
В термопакете у них десяток вареных яиц, две вареные куриные ножки, огурцы, его специальный хлеб и даже соль в спичечном коробке. Его инициатива! Сашка еще подумать не успела, чем его кормить в дороге, как он уже огласил классический, советско-железнодорожный, список. И ей осталось только согласиться. Еда из вагона-ресторана для него точно не подходит, там готовят преимущественно из консервов с диким содержанием сахара и соли.
Но теперь ему нужно печенье. Дешевое печенье, которым торгуют проводницы. Видимо, оно тоже часть ритуала. Сашка поднимается и идет в коридор. Уже стемнело, но в коридоре горит яркий свет. За черными прямоугольниками окон то и дело пролетают всполохи фонарей. Тихо, только колеса стучат. Их элитный вагон хорошо если заполнен на треть, и все пассажиры – почтенные старцы, исполненные чувства собственного достоинства: славно трудились всю жизнь, теперь отдыхаем на заработанные. Именно поэтому в коридор Всеволоду Алексеевичу лучше не соваться – тут как раз его целевая аудитория прогуливаться может. Замучают просьбами об автографе или совместном фото.
Сашка доходит до купе проводников. Дверь у них открыта, но заглянуть внутрь Сашка не успевает. До нее доносится знакомая фамилия, и она невольно останавливается.
– Ой, ладно, новость! Да Туманов с семидесятых годов кобелировал. Весь Союз об этом знал. Сколько я историй наслушалась про артистов! Хоть книгу пиши. Да и сама навидалась здесь, на железке. Как они на гастроли едут, так дым коромыслом. Всегда при бабах. И Севушка не исключение.
– Да я понимаю. Но сейчас-то! Старый конь, блин. Который борозды не испортит. Он хоть помнит еще, где та борозда находится? И девка-то не красавица. Видимо, уж какая согласилась. Вот ты мне скажи, Андреевна, чего этим мужикам надо, а? Ты жену его видала? Имя у нее какое-то заковыристое. Полина? Арина? Черт разберет. Красивая тетка, глазищи огромные! Всегда с причесочкой, с маникюрчиком, платья у нее яркие, фигурка ничего так. Хотя лет ей тоже до хренища. Ну, пластика само собой, с ее-то бабками, сама понимаешь. Но общий вид! Вот чего от такой гулять? Ладно, была бы мымра в халате.
– Так он, вроде развелся, нет? В газетах писали что-то. Я не вникала, своих проблем хватает, еще о звездунах этих думать.
– Не развелся, я сейчас в интернете специально посмотрела! Просто оставил ей все и уехал в какой-то Задрыщинск к этой бледной моли. Ну и что у них в мозгах, у мужиков, а? У той его Арины один недостаток был – пустая она. Столько лет прожили, а ребеночка не нажили.
– Так, может, он надеется, что эта родит?
– От святого духа, что ли? Ты посмотри, дед на ладан уже дышит. Чем он ей ребеночка заделает? Пальцем если только.
Сашка разворачивается и уходит. Идет до конца вагона, открывает тяжелую дверцу и оказывается в тамбуре. Он уже не такой нарядный, как коридор. Без ковровых дорожек и ярких ламп. С облезлой мусоркой, набитой окурками. Курить в поездах нельзя, но кого бы это волновало. Хорошо, что пачка при ней, в кармане. И зажигалка. Запах, конечно, останется. Тамбур уже прокурен насквозь, тут только постой пять минут и словно в пепельнице искупался. Но Сашка все же закуривает.
Обижаться не на что. Все правильно. Обычная женская психология, такая же обычная философия. Нет ребенка – нет семьи. Красивая баба, да муж гулящий. Молодая по умолчанию шлюха. Еще и страшная. Что толку им объяснять? Может, ей еще и интервью дать? На Первый канал пойти, в какое-нибудь популярное шоу? Смешно же. Пока молчала и пряталась в своем Задрыщинске, не важно, на Алтае ли, в Прибрежном ли, все было хорошо. А теперь изображаешь, Сашка, из себя светскую львицу? Ну и получи все то, что Зарине всегда доставалось. Думаешь, мало за ее спиной шептались? Да всю жизнь, все двадцать
