Готские письма - Герман Умаралиевич Садулаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давным-давно, в последней четверти прошлого века, один сумасшедший любитель народной истории доказывал мне, школьнику, что чеченский язык – самый древний на планете, что на чеченском языке разговаривали Адам и Ева, или неандертальцы, кому как больше нравится. Мы стояли на краю центральной площади, площади имени Ленина, в райцентре (центре рая) Шали. Над невысокими домами, замыкавшими площадь с севера, виднелись Чёрные горы, поросшие буковыми лесами. Леса отливали тёмной зеленью. Была весна.
«Скажи-ка мне, – спрашивал сумасшедший историк, – как будет по-чеченски “камень”?» Мы разговаривали по-русски. Я пожал плечами и сказал: «Ну, “тIулг“». Это слово я хорошо знал. Существенную часть нашей детской военной подготовки составляли упражнения с камнями. Мы бросали камни руками и стреляли из рогаток. Мы убивали камнями лягушек, голубей, а также бездомных собак и кошек. Время от времени мы разбивали камнями головы друг другу, и застарелые ссадины на рёбрах были тоже от прямых попаданий вражеских метательных снарядов. В древней армии мы стали бы подразделением пращников.
Сумасшедший историк, молодой мужчина лет двадцати с чем-то, давно окончивший школу и отслуживший в советской армии, теперь слонялся по селу и занимался всяческой ерундой. У него были синие джинсы, синие глаза и длинные тёмные волосы. Он слушал контрафактный Led Zeppelin и читал подпольную литературу, в том числе разноцветную ересь про языки, мистику и гипотезы о происхождении народов, не исключавшие деятельного участия богов и инопланетян. Он поднял с обочины камень, большой, с полкулака кусок речной гальки, серо-голубой, обласканный древними волнами мельчающей речушки Басс, и кинул его, недалеко и несильно. Камень ударился о другой камень и издал знакомый, характерный глухой звук.
– Ну?!! – торжествующе спросил у меня сумасшедший. – Вот! – сказал он. – Лучшее и достаточное доказательство! Я пожал плечами ещё раз. Я считался самым умным школьником в райцентре и во всём районе. Я читал Артура Шопенгауэра и Рабиндраната Тагора, выигрывал олимпиады по литературе, истории, химии, физике и математике. Уже тогда я подозревал, что обилие в языке слов звукоподражательного происхождения говорит не столько о древности, сколько о примитивности, неразвитости языка. И гордиться тут нечем.
Позже я много думал о названии своей реки. Когда-то она была широким потоком, о чём свидетельствуют древние осыпающиеся берега, широкие и высокие, образующие расщелину, на каменистом дне которой ныне бежит глубиной по колено ручеёк – всё, что осталось от ужаса и величия водной преграды. Ещё совсем недавно река могла подниматься даже над этими берегами и затапливать всю округу. Последнее наводнение случилось в середине прошлого века.
Это произошло, когда чеченцы вернулись из депортации на родную землю. Село моё было не пустынным без них, в селе жили русские. И на время о́но селу официально дали другое, красивое вавилонское имя – Междуречье. И вот чеченцы, высланные когда-то из аула Шали, вернулись в Междуречье. Реками же, у слияния которых стояло село, были Басс и Джалка. Гидрографы говорят, что в действительности это одна река, поворачивающая у села своё русло. Реки в ту пору были великими – мутные большие потоки.
Чеченцы вернулись. В домах жили русские поселенцы. По улицам Междуречья, хрюкая, бегали свиньи. Русские поселенцы не были виноваты: поселенцев определили на жительство и работы советские власти. Свиньи тоже не были ни в чём виноваты. Они считали себя ничем не хуже баранов, которых горцы любили и привечали, резали и ели. Доля исторической случайности есть в том, что первые мусульмане определили как животное скверное именно свинью, а не собаку, не барана и не осла. Но теперь уже ничего не поделаешь, так повелось. И в Междуречье, где раньше не закалывали ни одной свиньи, теперь лежал повсюду, во дворах и на улицах, пахучий свиной помёт.
В чеченском языке нет отдельного слова «река». Река называется «хи», то есть «вода». В ином случае сложно, поэтически и литературно река может называться «доьду хи», что значит «бегущая вода». Какое-то индейское словосочетание. Озеро по-чеченски называется «Iам» (звучит почти так же, как русское «яма», яма с водой). Море называется «хIорд». А слова для реки нет. Река и вода – одно слово.
Никто не знает, как русские покинули Междуречье. Те, кто знал, – молчали. А теперь мертвы. Есть разные версии исхода, светлые и тёмные. По самой сияющей, солнечной, советская власть, приславшая поселенцев в Междуречье, когда вернула чеченцев, то позаботилась о русских, замещавших жителей села на время отсутствия. Русским были даны в других землях дома и колхозы, и все поехали дальше, вперёд, организованно и с комсомольскими песнями. По рассказам менее светлым, чеченцы выкупали у русских свои родовые дома и участки. Из тёмного и страшного молчания мёртвых можно было понять, что ядовитое облако ненависти и угроз окутало Междуречье. И временами молнией сверкали ножи, лилась дождём кровь, кровь смывалась слезами, и сирень весной зацветала не белая, не сиреневая, а алая, как бутоны мака.
Прошло время, и русских почти не осталось. Они уехали, забрав свои песни и книги, детей и домашних животных. И тогда реки поднялись из берегов и затопили притихшее Междуречье. Вода стояла так высоко, что в садах доходила до нижних ветвей плодовых деревьев. Говорят, что это случилось не весной, когда обычно разливаются реки, а осенью. Смыло из садов урожай, и красные, белые, жёлтые яблоки и груши плыли по воде, плыли по улицам и, когда вода отступала, оседали ровно и равномерно в бедных и богатых дворах, чтобы многочисленные чеченские дети и редкие коровы могли вдоволь покушать. Старики сказали, что вода-река помыла аул от русских, унесла скверну и теперь снова можно жить, готовить еду, молиться Аллаху и хоронить в чистой земле своих мертвецов.
Больше никогда не бывало у нас наводнений. А вскоре и Джалка и Басс стали стремительно исчезать. Может, повлиял антропогенный фактор: много воды забирали каналы для орошения совхозных полей. Может, дотаяли питавшие истоки Басса белые ледники. Может, ручьи и источники, вливавшиеся в реку, пока она текла по Чёрным лесам, пересохли. Но ко времени моего детства в самом глубоком месте река едва доходила мне, подростку, до пояса. А в прочих местах собаки легко переходили её вброд. И длинный железный мост, висящий над широким, в полверсты руслом реки, мост от старой мечети до верхнего села, казался нелепым сооружением вроде египетских пирамид в пустыне.
Старики, конечно, молчали о
