Убийственный Париж - Михаил Трофименков

Апаши мечтали совершать налеты на автомобилях, но даже револьверы были для них предметом роскоши. За невозможностью обладать ими апаши считали их оружием слабаков: мужчины сходятся в дуэлях на ножах (которые, по словам Виллуа, из бандитского шика никогда не вытирали от крови), орудуют шилами из бараньих костей, тростями, залитыми свинцом. Их сфера интересов была почти невинна — в основном сутенерство, мелкие кражи и грабежи, вымогательство. Один полицейский расстался с жизнью 31 марта 1907 года, пытаясь помешать особенно циничному негодяю украсть — вы не поверите — велосипед.

Критик-анархист Феликс Фенеон (1) скрупулезно подсчитал, что средняя выручка апаша от ограбления составляла четыре франка семьдесят пять сантимов, в то время как «Панама», афера со строительством Панамского канала, стоила Франции миллиарда. Типичный случай — дело Шарля Милара, одного из одиннадцати человек, поименованных в текстах приговоров апашами, приговоренных в 1900–1907 годам к смерти (за это же время к смерти приговорили двенадцать «нерви»). 4 января 1906 года двадцатичетырехлетний вожак шайки «Грязные ноги» задушил носовым платком шестидесятилетнюю кабатчицу Жозефину Пуйод. Разбогатев на шестнадцать франков, он рано радовался: одна пятифранковая монета оказалась фальшивой. А за целых двадцать франков апаши были готовы раскрыть Виллуа свои самые гнусные тайны.

И вот две шайки апашей, вырвавшись из пролетарских гетто, ввергли Париж почти в гражданскую войну. Из-за бабы, марухи! Из-за женщины! Из-за Золотой Каски!

Золотой Каской прозывали двадцатидвухлетнюю Амели Эли из Орлеана. В тринадцать лет она сошлась с Моряком, пятнадцатилетним рабочим. Отец призвал полицию, любовников разлучили. Он канул в исправительных заведениях. Она уже через год работала на парижской панели на свою любовницу Элен де Куртий.

От ревнивой Элен Амели ушла к Бушону, встреченному в кабачке апашей «Ла помм о лар» в Шароне, и завоевала статус уличного секс-символа. Девчонка была незаурядной личностью, рвалась на свободу, сражалась с судьбой и, предваряя порнофеминисток, отстаивающих социально-терапевтическую роль проституции, сочинила свои «заповеди», где именовала себя в третьем лице.

Амели бравировала тем, что никому не причиняет зла, а работает на благо людей — дарит мужчинам мечту, которой так не хватает в жизни, утешает вдовцов, спасает семьи от распада, дает «высокое представление о благотворительности через свое возвышенную покорность… или терпимость, если вам так угодно». Не претендуя на добродетельность, чеканила формулу своего социального статуса: «Она была гусятиной для бедняка, раз уж богач ревниво берег для себя индюшатину… что, впрочем, не мешало ему порой попробовать гусятину бедняка».

В 1898 году Амели снова бежала — от рукоприкладства Бушона и работы, превратившейся его стараниями в конвейер. Остров Гранд-Жатт на Сене известен, благодаря картине Жоржа Сера, как место воскресного отдыха буржуа. Но там проходили и самые известные танцульки апашей. Светская публика собиралась поглазеть на «дикарей», наслаждаясь собственным страхом. Апаши старались не смотреть на их драгоценности, от обилия которых их подташнивало, как иронизировал Жак Беккер в фильме «Золотая каска» (1952). Там-то Амели и встретила Манда.

Манда был — во всяком случае, когда-то — честным слесарем. Амели короновала своего фаворита, сделав его вожаком шайки апашей, а он незатейливо решил ее проблемы — воткнул нож в спину Балла, подручного Бушона.

С шайкой «Лека из Шаронна» «пехота» Манда держала нейтралитет. Вожаки по вечерам играли в карты, пока Амели, которой секс был не в радость, если не сопровождался грозовыми разрядами, не соблазнила Лека. Лека сопротивлялся до последнего: увести подругу у апаша — западло. Но Амели доказала, что его подруга Жермен «Пантера» Ван Маели изменила ему с Манда.

Тут-то и грянула самая романтическая гангстерская война в истории, мыслимая лишь в Париже. Для мафии или боевиков Аль Капоне женщина не значила ничего: «Крутые парни не танцуют». Судьи никак не могли понять, что война возможна из-за любви, считала рыцарские понятия апашей дешевыми понтами. Манда сначала показал, что Амели участвовала вместе с ним в ограблении, но на очной ставке отказался от своих слов, и Амели отпустили. Он всего лишь хотел, хотя бы на допросе, хоть на минуту, увидеть ее снова. На суде он крикнет прокурору: «Вы что, не знаете, что такое — любить женщину?»

Ошалевшие от любви Манда и Лека, в тюрьме женившийся на Пантере, отбыли на гвианскую каторгу. Манда, приговоренный 31 мая 1902 года к пожизненной каторге, выучится на санитара и, освобожденный за примерное поведение, останется в Гвиане, запомнившись сидельцам как ангел милосердия. Лека, осужденный 20 октября 1902 года на восемь лет, будет тщетно искать в Гвиане своего соперника — он даже кидал понты, что специально загремел на каторгу, чтобы прикончить Манда. Через пять лет он сбежит: в джунглях его, очевидно, убьют золотоискатели. А на улицах Парижа еще долго будут сводить счеты верные им «пехотинцы».

Бульварная пресса, переживавшая золотой век, выдоила тему апашей до капли. Благодаря ей парижане не просто чувствовали себя по ночам неуютно — в городе воцарился психоз. На знаменитой обложке «Пти журналь иллюстрэ» (далее — ПЖИ) 30 октября 1907 года полицейский-лилипут трепыхался у ног апаша-Гулливера, вызывающего невольные ассоциации с «призраком коммунизма», бродящим по Европе.

Обложки «Ле гранд иллюстрэ де ла депеш», «Лэ фэ-дивэр иллюстрэ» и «ПЖИ» украшали бесчинства апашей самого фантастического свойства. «Кровавая казнь в центре Парижа»: апаши закалывают седобородого странника с котомкой. «Бедные апаши. Месть Геркулеса»: гигант в сомбреро тащит за уши на расправу двух жалких урок. «Неосторожные апаши»: лбы воришек трещат в лапах ражего грузчика из «Чрева Парижа». «Апаши развлекаются»: раздели негра и — под гогот трех девок — красят его в белый цвет. «Борьба с апашами: два героических ребенка защищают отчий дом»: крупные подростки отбиваются всем, что подвернулось под руку, от апашей с «розочками», ворвавшихся в отчий бар. «Подвиги апашей»: пожарные, прибывшие тушить пожар на фабрике, попадают в засаду апашей, дырявящих шланги.

Париж Фантомаса в романах Марселя Аллена и Пьера Сувестра — тоже Париж апашей. Он скрывается в их вотчине, куда не рискует соваться полиция, на бойнях Монмартра встречается с сообщниками, носящими «индейские» клички Бычий Глаз и Красная Пчела. В одном из романов цикла упоминается, что журналист Фандор, напарник комиссара Жюва, исхитрился взять в тюремной камере интервью у Амели Эли. Сам Аллен хвастался, что это интервью взял он, для чего ему якобы пришлось украсть пропуск со стола директора тюрьмы. Однако редактор не поверил в подвиг молодого репортера и интервью не опубликовал. Может быть, и правильно сделал, что не поверил?

Реальность иногда превосходила бульварные фантазии. Так, 14 июня 1910 года трое апашей — четырнадцати, пятнадцати и семнадцати лет — попытались отобрать понтовые «котлы» у сорокапятилетнего и одноногого Эдуарда Дюфаля, неспешно гулявшего по эспланаде Инвалидов. Инвалид отличался адской силищей: использовав свою деревянную ногу как дубинку, он раздробил ее в щепы о головы двух нападавших, прежде чем третий оглушил его кастетом. Ухарей повязали, Дюфалю вытачали новую ногу за счет государства. Выходя из больницы, он довольно произнес: «Будут знать, как обижать инвалидов».

Униформа, жаргон, татуировки апашей — прообраз всех молодежных субкультур XX века. Они первыми кристаллизовали страх общества перед молодежью. Луи Лазарюс в «Ревю де Пари» заклинал: при виде уснувшего на лавочке хулигана утройте бдительность. Апаши не спят, а притворяются, чтобы исподтишка изучить место преступления.

Правительство талдычило о профилактике. Пресса — о «сильной руке», «кризисе репрессий» и необходимости «войны с апашами». «Ле матэн» жаловалась на бездействие гильотины, прозванной вдовой и воспетой знаменитым судебным медиком Александром Лакассанем как орудие «хирургической операции превентивной гигиены»: «Вдова спит глубоким, летаргическим сном. Проснись! Это вопль всех судов Франции». «ПЖИ» — «тюрьма не пугает апашей, а гильотина приводит в ужас» — отметился кровожадным рисунком «Как поступают с апашами в Англии и во Франции». Если во Франции они прохлаждаются в тюремных библиотеках, то по ту сторону Ла-Манша с них спускают шкуру девятихвостками. Буржуазия выразила свои сокровенные, садистские грезы. Некий доктор Лежен издал (1910) брошюру «Надо ли бичевать апашей», в которой восклицал: «Как можно отменять смертную казнь, с такой-то молодежью!»

Монархист Морис Баррес назвал апашей «дегенератами, пораженными отвратительными пороками и отпавшими от рода человеческого». Статус апашей как дикарей-вырожденцев, столь же опасных, как анархисты или забастовщики, оправдывал дикарские репрессии, тотальные облавы. В участки свозили всех, у кого на лице имелись родинки: тату-родинки были отличительным знаком одной из «бригад». Бросая вызов «коровам», родинки стали накалывать бойцы конкурирующих группировок.