Перевёрнутый мир - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Долгие годы навязчивая (и навязываемая!) убежденность в единстве всего советского народа, в единой советской культуре, в едином социалистическом образе жизни и т. п. затрудняли (а порой делали невозможным) исследование реальной дифференциации населения — и социально-классовой, и национальноэтнической, и культурной.
Будучи способом жизнедеятельности, культура включает не только общественно “полезные”, но и “вредные” формы деятельности: преступления, пьянство, применение наркотиков, суицидальное поведение и т. п., являющиеся компонентами культуры. Вообще деятельность, не соответствующая установившимся в данном обществе нормам (типам, шаблонам), охватывается понятием девиантного (отклоняющегося) поведения. Отклоняющееся поведение может быть позитивным, ломающим устаревшие нормы и объективно способствующим прогрессу (социальное творчество), и негативным, препятствующим существованию или развитию общества (социальная патология). Отклоняющееся поведение “культурно”, поскольку, во-первых, как способ деятельности включено в культуру общества, а, во-вторых, поскольку само “нормировано”, осуществляется вполне определенными способами, в виде культурных “шаблонов”. Так, “нормы, а тем самым типы и частота агрессивных форм поведения задаются культурой. Их различия зафиксированы в целом ряде исследований межкультурных различий” (Хекхаузен 1986: 369). Институционализированы способы самоубийства (японское харакири, индийское сати), ритуалы приема алкоголя и наркотиков и т. п. С другой стороны, культура (способ жизнедеятельности!) изменяется посредством отклоняющегося поведения. Прежде всего — в результате социального творчества, но также и под воздействием социальной патологии. Культура вбирает, аккумулирует аксиологически неравнозначные, подчас противоположные, способы (образцы) деятельности постольку, поскольку они объективно адаптивны, выполняют явные и/или латентные функции. Очевидно, что сохраняющиеся формы негативно отклоняющегося поведения функциональны и только поэтому не элиминированы в процессе исторического развития общества (“сбалансированный полиморфизм”).
Если для некоторых социальных общностей отклоняющееся поведение становится преобладающим, ведущим, иными словами — образом жизни группы, то такая общность складывается и проявляет себя как субкультура со своими нормами (“вор в законе” — страж безусловного выполнения субкультурных норм воровского Закона!), ценностями, языком (жаргоном). Разумеется, разграничение “культуры” и “субкультуры” относительно и не должно нести аксиологической нагрузки. Ибо, что “лучше”, например: “культура” советского общества 30-х годов или же “субкультура” политзаключенных или “невозвращенцев”?.. Бывает, что вообще нет единой для общества культуры, и оно состоит из субкультур (Кнабе 1975: 109).
Некоторые субкультуры “вечны”, например подростковая или молодежная, существовавшая во все времена человеческой истории. Субкультура формируется в результате обособления и интеграции людей, чье поведение и образ жизни не соответствуют нормам и ценностям большинства. Социально-психологические факторы формирования субкультурных сообществ — потребность людей в объединении, психологическая защита, самопроявление и самоутверждение среди себе подобных. Субкультурные сообщества тем более сплочены и отличаются от социального большинства, чем более энергично отторгаются, а то и преследуются обществом. Поэтому, например, группа наркоманов интегрирована больше, чем компания пьяниц, но меньше, чем преступные сообщества. Интеграция субкультурных групп является следствием давления социального контроля и по степени обратно пропорциональна ему. Вот почему, чем терпимее общество, тем менее “злостны” его субкультуры.
Субкультура заключенных — противоестественное образование, сообщество поневоле. Но став таковым, оно самоорганизуется. Во всех ИТК и ВТК (во всяком случае, мужских) складывается трехступенчатая, строго иерархизированная структура: лидеры (“воры в законе, “черная масть”), нейтральное большинство (“мужики”) и на низшей ступени — отверженные. “Положение у этих осужденных ужасно. Они оказываются как бы в двойной изоляции: у них специальные и, разумеется, худшие места в столовой, в спальных помещениях, “свой” ряд в кинозале. Они в последнюю очередь моются в бане, выполняют самые грязные и тяжелые работы. Нормы поведения запрещают остальным осужденным вступать с отверженными в контакты” (Хохряков 1989: 79). Эта лаконичная характеристика специалиста дополняется страшными сценами, описанными Л.Самойловым. Попасть в отверженные несложно: достаточно нарушить определенные нормы сообщества. Подняться из отверженных практически невозможно.
Иерархия субкультуры заключенных используется администрацией исправительно-трудовых учреждений (ИТУ) в целях поддержания внешнего “порядка”. Лишь “беспредел” со стороны “черной масти” может поднять “мужиков” на бунт.
Ненормальная обстановка в местах лишения свободы способствует неэффективности всей пенитенциарной системы. Это не удивительно. Два ее идеологических “столпа”: воспитание “коллективом” и “трудом” — бессмысленны, когда речь идет о коллективе преступников и принудительном труде. Вообще надо понять, что лишение свободы — вынужденная мера наказания, пока общество не нашло иных, альтернативных мер самозащиты. Провозглашаемая уголовным законом цель “перевоспитания” осужденных не может быть достигнута в условиях субкультуры заключенных, принудительного труда (“воспитывающего” лишь отвращение к нему), погони за Планом (заменяющим все воспитательные мероприятия).
Вот осужденный отбыл наказание и освободился из заключения. Он явно нуждается в реадаптации. На деле же начинаются мытарства с трудоустройством, жильем и… пропиской. Советский Союз — единственная страна в мире, где судьба человека отягощена институтом прописки. Она изрядно портит жизнь правопослушным гражданам, а для лиц, отбывших наказание, превращается в орудие возвращения их в места не столь отдаленные (предусмотрена; уголовная ответственность за нарушение паспортных правил — 198 УК РСФСР, за бродяжничество, попрошайничество и тунеядство — ст. 209 УК РСФСР). Государство своими руками штампует преступников и рецидивистов…
Современная пенитенциарная система малоэффективна во всех странах. Во всех странах тюрьма кузница преступников. Там, где это понимают, стараются хотя бы пореже прибегать к этой мере “борьбы с преступностью”. Так, в Японии из всех видов наказания штраф назначается в отношении 95 % осужденных, а лишение свободы составляет… 3,5 % (Уэда 1989: 176–177). У нас же до недавнего времени лишение свободы применялось судами в 60–70 % обвинительных приговоров, и только за последние годы доля приговоров к лишению свободы понизилась до 30–40 %.
Миллионы советских граждан проходят через ИТУ, неся в течение всей жизни клеймо человека, который “сидел”. Конечно же, лагерная иерархия и субкультура заключенных — лишь отражение общественной иерархии и культуры общества. Именно поэтому перестройка общества и перестройка пенитенциарной системы взаимосвязаны. Одно из тяжких последствий царившего у нас долгие десятилетия тоталитарного режима — формирование в общественном сознании святой веры в запретительнорепрессивные меры как лучшее средство решения социальных проблем. Тревожен рост преступности и иных негативных явлений. Стократ тревожнее искренняя убежденность многих, что этот рост можно “сбить” усилением репрессий. Насилие, в том числе со стороны государства, порождает только насилие. Ибо, как заметил еще К.Маркс, “со времен Каина мир никогда не
