Серебряная богиня - Джудит Крэнц

Венецианская неделя расцветила красоту Дэзи. Фантастическая живописность ландшафта пробудила ее собственную фантазию. Именно в этом городе она решилась наконец надеть платье от Нормана Хартнелла, придуманное им в конце двадцатых годов. Она не осмеливалась носить этот туалет в Нью-Йорке, называя его платьем-картиной. Оно состояло из розового шифонового топа, надеваемого поверх блузки из тафты, и бледно-голубой юбки, тоже из тафты, вручную расписанной по подолу крупными цветами. Днем одетая в брюки и футболку, с варварскими браслетами на запястьях ценой в три доллара, вечером Дэзи, переодевшись, неизменно украшала волосы живыми цветами.

От солнца, постоянно отражавшегося в водах каналов, веснушки на лице у Норта потемнели, а голубые глаза словно выгорели и посветлели. Дэзи загорела, и ее кожа приобрела теплый цвет со слегка медным отливом, который так удачно контрастировал с ее светлыми волосами, что все прохожие в открытую пялились на нее на улицах.

В часы своих дневных походов Норт и Дэзи завтракали в любой, первой подвернувшейся траттории, но обедать неизменно приходили в бар «Генри», который становится любимым клубом для каждого, кто побывал здесь хотя бы дважды. В баре, разумеется, бывали и другие туристы, но они растворялись в толпе венецианцев, которые начиная с 1931 года взяли за правило хотя бы по разу в день забегать сюда, чтобы узнать, что нового происходит в мире, границы коего замыкались для них на одной несравненной Венеции. Венецианцы обладали той холодной лощеной элегантностью представителей древней расы, долгий опыт которой научил их философски относиться ко всему на свете.

Однажды вечером, неделю спустя после их приезда в Венецию, Дэзи имела неосторожность просыпать соль на розовую скатерть столика, за которым они сидели. Оба — и Норт, и она — немедленно протянули руки и, схватив по щепотке соли, перебросили ее через плечо позади себя.

— Ты сознаешь, что это суеверие? — поинтересовался Норт.

— Конечно. Это для того, чтобы с нами не случилось чего-нибудь плохого.

И они тут же автоматически постучали по деревянным спинкам своих стульев.

— Настоящий пережиток прошлого, — заметил Норт.

— Первобытное поверье, — согласилась Дэзи.

— Если рядом нет ничего деревянного, с равным успехом можно постучать по собственному лбу: это помогает, — добавил Норт. — Или хотя бы по моему…

— Я это знаю, но главное, чтобы не прошло больше трех секунд до этого.

— Я спокойно прохожу под лестницей, — глубокомысленно заявил Норт с видом человека, который знает больше, чем говорит.

— А я никогда не обращаю внимания на разбитое зеркало, — принялась перечислять Дэзи, — на шляпы, оставленные на постели, на свист в помещении, на черных котов…

— Веришь только в соль и дерево? — скептически переспросил Норт.

— Нет, еще в загадывание желаний при виде первой звезды. Можно загадывать еще и на Луну, но только если случайно увидишь ее через левое плечо.

— Я этого не знал.

— Это очень важно, — с умным видом заявила Дэзи, теребя пальцами прядь его рыжих волос. — А еще можно загадывать желания на пролетающий самолет, но только если ты движешься на машине в ту же сторону, что и он.

— Я запомню, — сказал Норт тем грустным, осенним тоном, которого она прежде никогда не слышала у него.

— Что-то не так? — спросила Дэзи.

— Абсолютно ничего. Все прекрасно.

— Да, я понимаю, в чем дело, — задумчиво произнесла она.

На следующее утро, когда они еще спали, неожиданно зазвонил телефон рядом с кроватью.

— Ты забыла выключить будильник, детка? — неразборчиво пробормотал Норт, когда телефон, прозвонив несколько раз, вырвал их из объятий сна.

— Нет-нет, — вздохнула Дэзи и покорно потянулась к настойчиво звенящему аппарату.

— Не отвечай! — Норт крепко стиснул ей руку в запястье.

— Норт, ты сам прекрасно понимаешь, что это значит, — хмуро, но настойчиво сказала Дэзи.

— Оставь его! Мы имеем право еще на один день.

Дэзи внимательно вслушивалась в его голос, уловив, как он разрывается между вполне искренним желанием отгородиться от всего мира и непреодолимым стремлением откликнуться на непрекращавшиеся призывы телефона. Взвесив все, она улыбнулась Норту и подняла трубку. Любовь, сожаление, понимание, смешавшись, породили сложное, сладко-горькое чувство, и голос ее дрогнул, когда она произнесла:

— Привет, Арни. Нет, нет, ты меня не разбудил. Просто мне нужно было время, чтобы добраться до телефона.

18

Сара Фейн при ближайшем рассмотрении оказалась более или менее соответствующей надеждам Рэма, когда тот начал действовать согласно принятому много месяцев назад, ранней весной 1976 года, решению изучить ее как возможную кандидатку на роль жены. Она понравилась ему даже больше, чем можно было ожидать, хотя и не вполне отвечала всем его требованиям к будущей жене. Действительно, она была безукоризненно воспитана и прекрасно обучена тому, как следует себя вести в большом свете, с которым она, будущая дебютантка, пока была знакома лишь в его сельских проявлениях: в охоте, рыбной ловле, стрельбе. С этой точки зрения Сара вполне устраивала Рэма, будучи не вполне изысканной, но и не слишком провинциальной. Но при этом, как подсказывал Рэму трезвый анализ, любая женщина, тем более юная девушка из тех, что надеются заполучить такого завидного жениха, как он, должна быть готова боготворить его, чего в достопочтенной мисс Фейн не наблюдалось, по крайней мере внешне.

Она была кокеткой, хладнокровной, твердой и расчетливой. А еще она была чертовски хороша собой и являла тот тип холодных, ослепительно белокурых красоток, которых принято называть «английскими розами», чьи безукоризненно правильные черты лица, бело-розовая кожа, прелестные губы и искренний взгляд не раз вводили в заблуждение многих мужчин, оставляя их в неведении, что за красивой внешностью скрываются темперамент и сила воли, достойные королевы Виктории. Теперь Рэм недоумевал, как ему могло прийти в голову предположение, что Сара Фейн намерена пропустить лондонский сезон. В своем белом вечернем платье до полу и длинных белых перчатках она собиралась побывать повсюду, не только на балу в честь дня рождения королевы Шарлотты, но и на скачках в Аскоте и на Хенлейнской регате. Она получила приглашение на все наиболее важные приемы с танцами, которые должны были состояться с мая по июль, и давала собственный бал в июле, пригласив шестьсот человек. По окончании бального сезона Сара намеревалась посетить скачки в Гудвуде, регату в Каусе и международные конные состязания в Дублине. Когда Рэм вскользь заметил, что каусская неделя и время соревнований в Дублине пересекаются, Сара только очаровательно улыбнулась и объяснила, каким образом она собирается застать на три четверти каждое мероприятие, покинув остров Уайт и вернувшись в Ирландию сразу после бала в Королевском яхт-клубе.