Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами - Шонесси Бишоп-Столл

Адреналин в ее теле зашкаливал, и он почти наверняка вызвал феномен быстрого отрезвления. Она болталась в воздухе, и адреналин продолжал выделяться, пока полностью не иссяк, и она уже ничего не могла поделать, а ночь тем временем сменялась днем. Сорвавшись с такой высоты, она будто бы обнаружила доселе неизвестное происхождение – или абсолютно новое значение – фразы «уйти в отрыв»[178].

Отчаяние и уныние Лазо все нарастали, она даже подумывала спрыгнуть вниз, но решила, что «не может так поступить с собой или со своей семьей». В суде выяснилось, что Лазо в детстве подвергалась насилию и у нее были младшие брат с сестрой, оба инвалиды, забота о которых в конечном счете ляжет на ее плечи.

В своем вердикте судья Ричард Блуин констатировал в поведении пьяной Лазо опасное пренебрежение общественной безопасностью, но отметил, что иногда невероятные повороты судьбы допускают помилование. «Когда это случилось, мисс Лазо, очевидно, пребывала во тьме, – заявил он. – Она проделала впечатляющую работу, чтобы из тьмы выбраться. Возможно, это происшествие, по очень странному стечению обстоятельств, пролило свет на те стороны ее жизни, которые раньше она предпочитала не замечать».

Так что, несмотря на полное признание вины (Лазо говорила, что «забраться на кран было ужасной идеей» и что эти воспоминания будут преследовать ее всю жизнь), официальный земной суд даровал ей искупление грехов и полное оправдание по всем статьям. С крыш доносились возгласы: «Девица-крановщица свободна! Мы все – Девица-крановщица!»

Последняя история – про Бездомного Христа и его таинственное исчезновение. Она вторит, по крайней мере по духу, историям Пивомета и Крановщицы. Хотя описываемое событие произошло уже какое-то время назад, оно по своей сути бессрочно. Именно этот случай мне ближе всего, метафизически и географически.

В двух кварталах от моего дома, в центре Торонто находится красивая старая церковь, окруженная раскидистыми дубами. Церковь Святого Стивена-в-полях равно удалена от ночного клуба, которым я управлял, и бара, которым я владел. Через дорогу располагается пожарная станция, а через два дома – детский сад, где частично прошли ранние годы моего сына Зева.

Тогда же на участке земли между углом церкви и прилегающей дорожкой установили тяжелую бронзовую статую. Она изображала сидящего на земле мужчину в плаще. Его рука была протянута вперед, как если бы он просил милостыню. И если присмотреться, в его ладони зиял широкий разрез. Хотя скульптор Тимоти Шмальц назвал статую «Что бы вы ни делали», бронзовый попрошайка стал известен в народе как Бездомный Христос.

Каждый раз, когда мы проходили мимо (то есть почти каждый день, Зев при этом сидел у меня на плечах или шел рядом за руку), мы останавливались, чтобы он мог опустить несколько монет в твердую, но очень похожую на живую плоть рану. Каждый раз, когда мы шли обратно, монет уже не было. Зеву нравилось фантазировать, куда они исчезали и каких классных штучек загадочный некто купил на них.

Но однажды исчезли не только монеты, но и сам Христос. Растворился бесследно. Сложно сказать, что было более странным: то, что кому-либо пришло в голову украсть статую, или то, как кому-либо удалось сдвинуть с места такую внушительную – во всех смыслах – фигуру.

Люди качали головами и диву давались. У Зева была сотня догадок. Я хорошо знал местных проходимцев, так что у меня тоже появились свои предположения.

Спустя четыре дня Бездомный Христос чудесным образом вернулся на место вместе с запиской. И хотя из-за дождя надпись размыло, слова в записке поднялись из самых глубин чьей-то похмельной души:

«Простите. В тот момент идея казалась хорошей».

Что до меня самого, после поездки в Новый Орлеан прошло уже прилично времени, а я все еще не дописал книгу. Как когда-то сказал один мой придурочный друг: «Конечно, ты все еще пишешь! Как только ты закончишь, у тебя не останется оправданий. Или их будет сложнее втюхать». И он имел в виду не только выпивку.

Недавно я получил результаты анализов, которые отправлял в британско-американский проект по исследованию кишечника. Они были представлены в виде сравнительных графиков и диаграмм без каких-либо пояснений или рекомендаций. Я не понимал, что именно передо мной, но в любом случае картина выглядела так себе.

Из того немногого, что я все-таки смог разобрать, мой набор микроорганизмов по нескольким параметрам отличался от среднестатистического кишечника. Похоже, у меня вообще не было двух распространенных видов бактерий, но зато других было в 25 раз больше нормы. Но я понятия не имел, что это значит. Поэтому я написал доктору Тимоти Спектору – тому, который занимался мышами и сыром и который первым рассказал мне об исследовании, – и попросил его взглянуть на результаты.

Его заключение было кратким, расплывчатым и несколько зловещим. Он описал мою микрофлору как «недостаточно многообразную, выглядящую нездорово», добавил, что я «более предрасположен к заболеваниям, но не обязательно болен сейчас», а в конце написал то, что ты меньше всего хочешь услышать от врача: «Сожалею. Всего хорошего, Тим».

Не знаю, что и думать. «Не обязательно болен» – весьма хитрый прогноз, особенно если учесть, как я себя чувствую в последнее время. А чувствую я себя паршиво. Я словно весь чем-то набит и придавлен, так что иногда мне сложно сидеть, стоять или переходить дорогу. Я ненавижу ощущение, от которого не могу избавиться: словно каждый день – это всегда лишь утро после вчерашнего. И никогда – начало чего-то нового.

В надежде поправить здоровье я направился в Ванкувер, провести время с родней и навестить разных докторов. После очередного приема я перехожу улицу, чтобы сесть в автобус. Но рядом с остановкой находится маленький антикварный книжный магазин. И я решаю зайти туда.

Это типичный букинистический магазин: внутри тихо, книги стоят рядами на полках и на стеллажах от пола до потолка. При входе в магазин за широким деревянным столом, который служит прилавком, стоит женщина. У нее серебристые волосы, тонкие черты лица и великолепная осанка. Она лет на двадцать старше меня. На столе перед ней лежат три раскрытые книги, мы обмениваемся кивками, и я углубляюсь в ряды стеллажей.

Какое-то время я смотрю на заголовки, проводя рукой по корешкам. Мне некуда торопиться, и я могу продолжать и продолжать в том же духе, дотрагиваясь до каждой книги. Мы бросаем друг на друга взгляды, пока наконец она не спрашивает: «Что именно