Македонский Лев - Дэвид Геммел

Потом поступило фиванское требование заложников, последовавшее за коротким, месяц длившимся конфликтом между македонской армией и войском под началом Пелопида, великого фиванского воителя. Македонцы были разбиты. Птолемей отправил двенадцать заложников — Филиппа в их числе — в Фивы, и впервые за последние месяцы юный принц почувствовал себя в безопасности.

Они не позволили Кроси отправиться вместе с ним, и прошлой весной старик умер от лихорадки. Филипп всё еще тосковал по нему и молился, чтобы тень старика была допущена богами следовать рядом с ним до самой его гибели. Тогда, быть может, вместе они смогут отправиться в путешествие к Землям Мертвых.

Звук шагов на лестнице выдернул Филиппа из воспоминаний. Он стоял — и понял, что ноги его дрожат.

Высокий воин, в полном вооружении и в шлеме с белым плюмажем, вошел в комнату. Мужчина не был стар, около восемнадцати лет, но его глаза были холодны и непроницаемы.

Он поклонился. — Доброе утро. Я здесь, чтобы сопроводить тебя домой, Филипп.

— Ты принес письма? — спросил принц, довольный, что голос не выдал его страха.

— Да, господин. У меня есть письмо от твоего брата Пердикки.

— Он здоров?

— Он жив, господин, хоть и перенес лихорадку, от которой теперь восстанавливается. Меня зовут Аттал. Надеюсь, мы можем стать друзьями.

Филипп кивнул. — Друзьями до гроба, без сомнений, — сказал он, не отводя темных глаз от змеиного взгляда воина. Мужчина моргнул, и Филипп улыбнулся. — Не смущайся, Аттал. Я тебя не виню.

— Я здесь не для того, чтобы убить тебя, господин, — произнес воин. — У меня есть четкий приказ: доставить тебя в столицу. Это всё.

— В таком случае давай немного пройдемся, — сказал вдруг Филипп и прошагал мимо изумленного Аттала. Вдвоем они пошли по мостовым, проталкиваясь через толпы, собравшиеся на оживленных улицах, в сторону агоры, где должен был выступить Эпаминонд. Полководец задерживался из-за толкотни, но людям было все равно. Они пели, плясали; мощь их счастья опьяняла почти как вино. Здесь, на воздухе, Филипп почувствовал себя лучше, но при взгляде на Аттала понял, что не может сказать того же самого о высоком воине. Филипп взял его за руку и вывел в пустынный переулок. Оказавшись там, он достал свой кинжал и нацелил острие себе в грудь.

— Что ты делаешь? — спросил Аттал.

Филипп взял его руку и положил ее на рукоять. — Если ты должен убить меня, тебе лучше сделать это здесь. Здесь тебя никто не увидит, и ты сможешь сказать, что меня зарезал фиванец. Это упрощает дело.

— Послушай! — прошептал Аттал. — Я государев человек. Я делаю, как велит он. Если бы он сказал мне убить тебя, то я бы так и сделал. Но тебе велено вернуться со мной в Пеллу. Как мне еще убедить тебя?

— Ты только что сделал это, — сказал ему Филипп, вернув кинжал в ножны. Его сердце бешено стучало, и он усмехнулся. — Опасные нынче дни, Аттал.

— Странные, это точно, — согласился молодой человек с тонкой улыбкой. Его зубы слишком выступают вперед, прямо как пограничные камни, подумал Филипп. И у него глаза убийцы. Помня совет Пармениона, он взял воина за руку и тепло улыбнулся. — Ты мне нравишься, — сказал он. — Так что, если Птолемей все-таки решит меня убить, попроси его подослать кого-нибудь другого. Негоже человеку погибать от руки того, кто ему по душе.

— Попытаюсь это запомнить.

Путешествие назад в Пеллу было медленным, и неожиданно приятным, когда они ехали вдоль цепи гор Пиндоса, направляясь на северо-восток к городу Айгай. Аттал оказался интересным, нескучным спутником, и Филипп поймал себя на том, что восхищается особым честолюбием этого человека. Пока они ехали, он узнал о событиях в царстве. С севера напали пеонийцы, но Птолемей разбил их армию, вынудив их Царя согласиться на ежегодную выплату контрибуции в двести талантов. И все же македонская радость была недолговечна, так как армия иллирийцев во главе с Царем Бардиллом победила Птолемея два месяца спустя в сражении близ Озер Преспы на западе. За это поражение Птолемей согласился платить Бардиллу годовую контрибуцию в двести пятьдесят талантов.

— Слишком много волков рыщут в поисках добычи на ничтожно маленьком пастбище, — сказал Аттал, и Филипп кивнул. Не то чтобы Северная Греция была чересчур мала, но при том, что Иллирия, Македония, Пайония и Фракия всё наращивали армии, а бесчисленные независимые города, как например Олинф и Амфиполь, набирали себе немалые наемные отряды, ни один Царь не смог бы контролировать всю эту область.

Кроси любил говаривать, что Северная Греция — это рай для наемника. Не простаивая долго без работы, он мог разбогатеть на непрерывном кровопролитии и насилии, а потом купить себе тихую ферму на более цивилизованном юге.

Везде, где проезжали Филипп и Аттал, были признаки сурового северного нрава. Города были обнесены стенами, поселения снабжены частоколами, об одиноких фермах или отдельных домах здесь слыхом не слыхивали. Люди сбивались в кучу, никогда не зная, когда по ним ударит враг с горячим сердцем и холодным железом.

— Это — земля для мужчин, — сказал Аттал, когда они держали путь вверх по Пиерийским горам, плотно закутавшись в плащи от беспощадного ветра северной осени.

— Мужчинам нужны жены и дети, — сказал Филипп. — Детям необходимо образование. Крестьянам нужно возделывать землю в мире. Македония — богатая страна, с лучшим лесом во всей Греции. Страна должна преумножать свои обильные богатства. Но она этого не делает. Потому что мужчины должны стать воинами, и позабыть о земле и ее богатствах. Должен же быть более разумный путь.

— Возможно, однажды ты станешь Царем, — мягко сказал Аттал. — Великим Царем, быть может. Тогда ты сможешь покорить иллирийцев с фракийцами и увидеть, как воплотятся твои мечты.

— Я не хочу быть Царем, — сказал Филипп. И вдруг улыбнулся. — И не забудь доложить об этом Птолемею!

Пелла, Македония, 371й год до Н.Э.

Пелла была растущим городом. Отец Филиппа, Аминта, много потратил на то, чтобы с юга ему выслали архитекторов, которые спланировали широкие улицы и храмы, а также расширили дворец. Богатейшая македонская знать также желала перебраться в столицу, выстраивая себе дома на близлежащих холмах и жилища поскромнее для своей прислуги. Этот наплыв новых поселенцев потянул за собой торговцев и купцов, и город прямо-таки расцвел.

Филипп стоял у окна своей дворцовой спальни, обозревая торговую площадь за высокими стенами сада. До него доносились крики по традиции торгующихся лавочников, и он всей душой желал выйти из гнетущего дворца и смешаться с толпой.