В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905) - Анатолий Уткин

Тем временем три дополнительных крейсера присоединились к эскадре — «Терек», «Кубань» и «Урал». У них было слишком легкое вооружение. Но правительство не сумело купить более тяжелые суда, заказанные Аргентиной и Чили. Царь сообщает ему: «Ваша миссия заключается не в том, чтобы достичь Владивостока, а в том, чтобы овладеть контролем над Японским морем». Для реализации этой миссии Петербург посылал дополнительные корабли под командованием Добротворского и Небогатова. Рожественский пишет монарху: «Оставаясь здесь еще дольше, мы позволяем противнику привести в порядок его корабли… Только «Олег» может усилить эскадру».

Чувство начавшегося разложение проникало в Носи — Бе (русские в шутку называли его более знакомо — Носибейском) не только с нещадным экваториальным солнцем, но и с запоздалыми газетными сообщениями: баррикады в Петербурге, две тысячи убитых по предварительным подсчетам. Политовский пишет жене: «Газеты лгут, но нет дыма без огня». Работа под водой рядом с акулами доконала его. «Теперь я проклинаю решение идти с флотом. Я сижу прикованным и смотрю на чужие ошибки. Боюсь сойти с ума». Рождественского никто не видел, и он поднялся с постели только тогда, когда кто–то украл деньги их ящика пожертвований городской церкви.

Попытаться восстановить боевой дух посредством маневров. Флот начал готовиться к стрельбам и смене боевого строя. Увы, еще большая деморализация. Корабли сталкивались друг с другом, артиллеристы потеряли навыки. Смятение, а не твердую уверенность породили эти маневры. В одном из орудий обнаружили гнездо кобры. Едва ли не отчаяние слышны в таких приказах Рождественского: «Если мы не научились работать вместе за эти четыре месяца, то едва ли это удастся нам за оставшееся время». Судно «Малайя» с больными моряками было отправлено в Россию, равно как и «Надежда» с поврежденными холодильниками.

Подрывная литература кочевала по кораблям в изобилии. Происходили случаи неподчинения, которые в других обстоятельствах повлекли бы за собой смертную казнь. «Но как я могу, — размышляет Рождественский, — запугивать людей, готовых следовать за мной на смерть? Перед боевыми действиями я выпущу всех осужденных и — кто знает — возможно, они окажутся героями».

Рожественский посещал места всех крупных неполадок во флоту, и у экипажа «Суворова» сложилось впечатление, что у него было нечто вроде микроинфаркта, что не могло не сказаться на его самочувствии. Он уединялся в своей каюте и подолгу не показывался на людях. Отмечали, что он «тянет» левую ногу. Непрерывно билась жила на правом виске, адмирал худел и мрачнел. Он никому не показывал телеграммы из Петербурга, но окружающие знали, что ему приказали идти вперед. Несмотря ни на что. Овладеть контролем над морскими просторами. Потом обосноваться, базируясь на Владивосток. Там ждут припасы, которые заменят нынешнюю скудную пищу. Все это можно было совершить только с очень основательной Божьей помощью. Из Петербурга предлагали прислать любой из оставшихся кораблей. Его просили дать собственную оценку стратегической ситуации на море. Рождественский горько ответил, что не видит перспективы овладеть контролем над морскими просторами. Старые корабли, оставшиеся на Балтике, не укрепят его флот, а только ослабят его.

На данном этапе Рожественского больше волновала ситуация с продовольствием. На землях, мимо которых проходил флот, немало было рычащего зверья, и с мясом у моряков было более или менее нормально. Но не было зелени, минимального разнообразия. При этом испортилось значительное число бочек–консервов, которые пришлось выбросить за борт. Недовольство матросов начало перерастать в мятеж. Политовский описывает свой визит на торпедный катер «Громкий» в обеденное время. «Команде принесли щи, и аппетит у меня угас. Было подано только четыре сосиски — лишь для офицеров… Жизнь на борту торпедного катера и без того тяжелая, но такая ситуация с питанием ведет всех к грани голода». Даже посуда на всех судах оказалась разбитой и обычной была картина, когда квас, чай или водку матросы и офицеры пили из банок из–под варенья или консервных банок.

Во время долгого стояния на Мадагаскаре окончательно износилась одежда, прохудилась обувь, мундиры даже у офицеров начали смотреться весьма жалко. Политовский пишет, что не может привыкнуть к виду босых матросов. Не сумев снабдить моряков, руководство имело меньше возможностей совладать с пьяными оргиями на кораблях, с разгулом, нередко принимавшим дикие формы. Дебоши часто заканчивались «выяснением отношений», в результате чего жертвы летели за борт. Враг алкоголя, Политовский пишет об обеде, устроенном в его честь на «Бородино». Стол был накрыт буквой «П», повсюду цветы. Оркестр заиграл, и вино полилось рекой. «Вначале я не пил ничего. Но, плотно поев и слушая мои любимые русские мелодии, я начал пить шампанское… С каждой рюмкой я все более отчетливо вспоминал твою боязнь того, что я начну пить». Политовского спасла неожиданно пришедшая почта — целая пачка писем, перетянутая бечевой. Много писем пришло сразу за несколько месяцев. Он читал и перечитывал письма из дома, письма своей жены. Слезы напрашивались, когда адресата уже не было — смыла волна, покинул разум.

Безделье рождало причуды. Капитан «Авроры» Егорьев купил питона и крокодила. Его моряки боялись спать. По «Суворову» бегали обезьяны. Одна из них выбросила за борт икону — получила кличку «Иконоборца» и была сослана на маленький корабль. Можно было увидеть на палубах лемуров, огромных черепах.

Адмирал Рожественский несколько дней был серьезно болен — врач определил приступ ревматизма. Только прикладываемый к костным соединениям лед давал облегчение. Адмирал стонал, он не спал несколько ночей. В письмах он просил семью оставить развлечения на послевоенное время, и жена вначале согласилась с ним, а затем он узнал, что она направляется в Ниццу. Его навещала Наталья Сиверс вместе с его племянницей Павловской. День рождения Сиверс отмечали на «Князе Суворове». Адмирал преподнес ей невероятный букет тропических цветов. Оркестр играл вальсы, шампанское лилось рекой. Каждый день адмирал обменивался с медсестрой записками.

Чтобы сохранить драгоценный боевой дух Рожественский устраивал ночные атаки торпедных катеров и прочие маневры. Вначале торпедные катера довольно легко наносили удары, но позднее капитаны крупных кораблей научились уклоняться от торпед. Рожественский провел и первое после Ревеля общее учение. Увы, результаты его не удовлетворили. Он имитировал и общую битву — Фелькерзам и Энквист должны были воевать против него. Они проиграли. Но запас снарядов был ограниченным, и адмиралы должны были это помнить.

Видя пагубность длительной передышки на Мадагаскаре, Рожественский решил не дожидаться Небогатова, спешащего через Суэцкий пролив. Пока есть сила, нужно делать дело. Перед отплытием скрипели перья, все писали письма родным и близким. Через месяц, писали моряки, они будут во Владивостоке. «Если ничего не случится, и если флот вскоре отчалит, мы увидим друг друга в начале мая». Людям иногда лучше не знать своей судьбы.

Надорвавший здоровье главный инженер отдыхал по–настоящему только под водой, в специальном костюме для подводного плавания, устраняя подводные проблемы. Однажды он закончил работу на «Быстром» (предмете постоянной головной боли для инженера) и возвратился на боте на «Князь Суворов». Разъяренный Рожественский обрушился на него: «Позор! Вы весь с грязи и возвратились вместо трех к пяти часам». Политовский сменил одежду и решил немного отдохнуть. Он никак не мог понять, почему им все чаще овладевает глубокий сон, пока до него не дошло, что купленные в Носи — Бе сигареты содержат опиум.

13 февраля капитан Добротворский присоединился к эскадре. Теперь Рожественский не мог ждать Небогатова, который только на следующий день покинул Либаву. Теперь нужно было спешить.

После долгого размышления адмирал Рождественский решил нарушить приказ. После обеда, во время которого он ни с кем не говорил, он удалился в свой кабинет. В час дня Рожественский появился на рулевом мостике «Князя Суворова» и просигналил всем кораблям: сообщить о наличии угля на борту, затем начать погрузку. Основные корабли добавили от 100 до 150 тонн. Два месяца безделья завершились. Отплытие произошло 17 марта 1905 г. В самый последний момент прибыло судно с обувью и другими припасами. Палубы, помимо всепроникающего угля, были заставлены ящиками с печеньем, с маслом, засоленным мясом, водкой и шампанским. Отдельно ящики с запчастями.

Эскортировали французские торпедные катера с надписями «Доброго пути». На российских кораблях играли «Марсельезу». Английские газеты советовали Рождественскому плыть вокруг Австралии — так безопаснее. Но Рожественский огласил свой маршрут: между Явой и Суматрой. Далее — Малаккский пролив. Русский флот словно скрылся от чужих глаз, он молча плыл навстречу своей судьбе. Некая апатия овладела многими в этом многотрудном и одиноком предприятии. Политовский — жене: «Беспокойство овладело моим сердцем. Я стал ко всему безразличен». К моральной апатии присоединились болезни. Треть экипажа «Суворова» маялась от хворей всех сортов. Даже врожденный оптимист Клапье де Кулонь оказался парализованным. Доктор многим офицерам прописывал седативные препараты, заканчивая опиумом и морфием.