Свет всему свету - Иван Сотников

Нет, Крамин думал иначе:

— Их мир погряз в тине, и его нужно вытаскивать из крови и грязи. Должно же быть все по-другому!

— Они все равно не поймут нашего подвига.

— Придет время — поймут, — возразил Крамин. — Без нас они стали бы пеплом в лагерях смерти, заживо сгнили бы в фашистской неволе. Кроме нас, некому бороться, и своей борьбой, какой бы ни была она, мы и их вытаскивали из грязи. Если ты человек, настоящий человек, ты не можешь стоять сложа руки, не можешь валяться в грязной луже, заниматься наживой. Нет, будешь бороться!

За несколько недель пребывания в газете Максим Якорев объездил чуть не весь фронт. В редакции он не засиживался. Сколько же их, рядовых тружеников войны, людей смелых и отважных, давно уже ставших гордостью и славой своих полков и дивизий! Он видел их в бою и на марше, в окопах и на отдыхе — везде и всюду. Это были люди всех профессий и званий, молодые и старые, суровые и добродушные, шумные и тихие — всех характеров и темпераментов, и о каждом из них у него было что сказать в статьях и очерках.

Ему не сиделось на месте: тянуло в войска, естественно, и в свою дивизию, с которой столько пройдено в эту войну. Как там воюют его друзья-товарищи? Березин хвалит его выступления в печати. Письма Оли тревожны. Раны заживают медленно, и ее почему-то особенно беспокоят опасности, с какими встречается он, Максим. Вот чудачка! Как бы выбрать время и хоть на часок заскочить к ней в госпиталь? Что ж, многое зависит от того, что скажет ему сегодня редактор. Но едва Максим переступил порог его кабинета, как понял, задача будет необычная. Полковник молча уставился на молодого газетчика, словно ожидая от него ответа на какой-то еще невысказанный вопрос. Максим даже смутился. Уж не допустил ли он серьезной оплошности?

Усадив Якорева за стол, редактор начал не спеша прояснять суть дела. Максим направляется на Эльбу, где предстоит встреча советских и американских войск.

Задание редакции было необычным, и он долго не мог опомниться. Подумать только, нужно сегодня же ехать на Эльбу!

Быстро собрался в путь и помчался в Торгау.

Всю дорогу обдумывал план действий. На что обратить внимание, с кем встретиться? Искал точные свежие слова, оттачивал мысль.

Но вот и Эльба! Она разделяет две армии и сближает их до дружеских объятий, до заздравного тоста. Апрельский день удивительно хорош. Американские солдаты, преодолевшие Атлантику и Ламанш, пришедшие сюда через всю Францию и Германию, добродушны, задорны, просты. Встрече радуются непосредственно, от всего сердца.

Немецкий город Торгау на левом берегу Эльбы сильно разрушен. На правом — солдаты Первого Украинского фронта. Вместе с ними Максим сражался за Днепр, за Корсунь, за Киев. Они двинулись потом на Запад, а дивизия Виногорова, в которой служил Максим, повернула на юг, в Румынию, Венгрию, Чехословакию.

И вот встреча.

Штаб Конева ожидал гостей с того берега, где тоже кипела подготовка к знаменательному событию.

Кавалькаду американских генералов и офицеров, за которыми следовали корреспонденты, у моста встретили советские офицеры. Их лица строги и просветленны. В их глазах нескрываемое сознание своей силы, гордости. Держатся они с достоинством, как хозяева.

На берегу реки через дорогу вывешены красные полотнища с приветственными лозунгами. Высокое здание справа украшено портретами Сталина, Рузвельта, Черчилля. Девушки-регулировщицы, изящно взмахивая флажками, пропускают машину за машиной.

Американских гостей везли прямо в ставку маршала Конева. Он встретил их у ворот немецкой виллы, где размещался его штаб. Могучего телосложения, с огромной лысой головой, он выглядел сейчас празднично и хозяйственно властно, как и подобает военачальнику, пришедшему сюда с победой. Вместе с тем он держался скромно и приветливо, как радушный хозяин, который и гостям рад, и себе знает цену.

За столом было шумно и весело. Заздравные тосты провозглашались с обеих сторон, тосты дружбы и привета, тосты добрых обещаний и пожеланий.

Дух дружбы был столь силен, что казалось, его никому не разрушить. Но что покажет время? Укрепится ли эта дружба товарищей по оружию, по страданиям, по крови или ее разрушат те, кому старое дороже мира и человечества?

За столом Максим познакомился с Краминым и Ярошем. Их он расспрашивал про Париж, про борьбу русских партизан во Франции. Крамин был точен и краток. За его словами ощущалось большое и сложное дело.

Яроша, в свою очередь, особенно интересовало чехословацкое войско.

После обеда в честь гостей был дан концерт. Хор советских солдат исполнил американский национальный гимн. Они выучили текст гимна, ни слова не зная по-английски. Затем выступила балетная группа. У американцев разгорелись глаза. Девушки были очень изящны, их движения женственны и грациозны.

— Это балерины? — спросил у Максима сидящий рядом чех.

— Нет, просто девушки-солдаты, — пояснил Максим. — Самодеятельный концерт.

Вечером гости прощались. Конев подарил американскому генералу Брэдли коня, рысака-красавца под седлом. Брэдли в ответ подарил джип.

Американцы уехали, корреспонденты расстались. Чех поехал в штаб фронта с надеждой поспеть в чехословацкий корпус, Максим — в редакцию фронтовой газеты.

Эльба их свела, Эльба и разлучила.

глава восьмая

КОГДА ЗАКИПАЕТ СЕРДЦЕ

Война шла к концу, и Сабир Азатов спешил. Не опоздать бы! А дорога была длинной и долгой. От Уфы до Москвы, потом до Киева, а оттуда через всю Украину. Пришлось пересечь часть Польши и чуть не всю Словакию. Лишь через две недели он добрался до штаба армии. Отсюда позвонил в полк, и за ним выслали подводу.

Ехать за Сабиром вызвался Голев. Заодно ему поручили завернуть в госпиталь и проведать Таню с Олей.

Встреча с Азатовым вышла теплой и трогательной, и они несколько минут не выпускали друг друга из объятий. Что ж, дружба у них большая и давняя. Столько пережито!

Всю дорогу до госпиталя Тарас рассказывал про полк, про бои и походы, про всех, кто жив и кого уже нет. Сабир то радовался, улыбаясь, то тяжко вздыхал, подолгу отмалчиваясь.

Голев не сводил глаз с друга. Как постарел он за год, а ему нет и тридцати. По лицу пролегли морщины. Веки воспалены. У висков пробилась седина. Лишь черные глаза по-прежнему остры и пронзительны, в них ум, энергия и, чего никогда не было, мучительное раздумье, усталость, ничем не прикрытая боль израненной души. Шутка сказать, сразу потерять сына, жену, мать. Голеву до сих пор памятен коридор смерти, через который когда-то прошел их полк. Там были растерзаны и родные Сабира. Война застала их на Украине, когда Сабир еще жил в Уфе. Всю семью потерял. Да и сам в беду попал и с год пролежал в госпитале. Тарасу не терпелось расспросить про дом, про Урал, откуда прибыл Сабир, про всю тамошнюю жизнь. Но Голев молчал. Зачем бередить раны, успеется. Пусть оглядится, пообвыкнет, тогда легче и разговаривать.

В госпитале их поджидала радостная весть: девушек выписывали. Им обеим дали по месячному отпуску, но ни одна из них никуда не поехала. Только в полк! Возвращались возбужденные. Правда, Олю никто не ждет. Максим уехал в редакцию, а когда они свидятся, вовсе не известно. Тане не терпелось, и она то и дело торопила Голева.

Низкое солнце выглядело сонным. Над гребнями дальних гор густо скапливались тяжелые глыбы синих туч, огненно-золотистых по краям. А выше, словно размотанная пряжа, тянулись сизые волокна облаков. Местами они походили на паутину. Багровое солнце постепенно словно наливалось кровью и становилось зловещим. В сердце Тани прокралась тревога, и она, щурясь, все глядела и глядела на медленно гаснувшее солнце. Если бы оно всходило сейчас, поднималось, все более распаляясь. Но солнце угасало, и по земле заметались длинные черные тучи. Тане стало не по себе.

В сумерки добрались до рабочего поселка, где еще вчера хозяйничали немцы. Пустая улица встретила их гнетущей тишиной. Блеснуло разбитое на дороге зеркало. Звякнула под колесом какая-то посуда, меж домами мелькнули брошенные мотоциклы, и всюду — трупы и трупы. На обочине дороги еще дымили разбитые машины, догорал большой двухэтажный дом. Черным вихрем рвался из окон нижнего каменного этажа дым, и тускло попыхивало оранжевое пламя. Зловеще полыхало зарево впереди. А на другом конце улицы на фонарных столбах покачивались трупы повешенных чехов. На улицах громоздились ящики с боеприпасами, разбитые пушки и пулеметы, грузовые машины. Видно, днем немцы контратаковали, ворвались на эти улицы, и выбитые снова, оставили тут черные следы своей кратковременной власти.

Из жителей никого.

Тягостная картина многим напоминала фронтовой украинский пейзаж. Там все было так же, и горечь точила горло.

За поселком Голев пустил коней рысью. Долго ехали молча.

— Как на Корсунщине, — тихо прошептала Таня. — Помните, Тарас Григорьевич, коридор смерти? Там еще жутче, страшнее было. Правда.