Штурман дальнего плавания - Юрий Клименченко

Механик зашевелился, открыл глаза и вдруг взвизгнул:

— Что вы ко мне пристали! Я вам тысячу раз говорил, что нужно менять динаму, питательные средства и магистраль парового отопления. У меня документы есть. Я трое суток из машины не вылазил, людей мучил. Вот этими руками, сам… — Он протянул к Уськову дрожащие, все в ссадинах, заскорузлые руки рабочего. — Да разве сделаешь то, что под силу только заводу?..

— Вы не сделаете — другой сделает. Вообще вам лечиться надо, а не механиком плавать. А с такими настроениями… — многозначительно проговорил Уськов, не закончил фразы и снова раздраженно забарабанил пальцами по столу.

Механик как-то сжался и замолчал. Микешину стало жалко старика. Он подошел к капитану и предложил:

— Михаил Иванович, можно было бы еще в обком сходить, в транспортный отдел. Там помогли бы…

Галышев не ответил. Уськов зло посмотрел на Микешина:

— Вы нас не учите, куда ходить… Сами знаем. Не по обкомам надо ходить, а работать.

— Я вас не учу, но мне кажется, что в данном случае необходимо пойти в обком. Выпускать судно в зимний рейс в немореходном состоянии — преступление. И вам, как замполиту…

— Слушайте, вы только что явились на судно и уже начинаете поучать меня. Вы еще молоды мне указывать, не забывайте — я представитель политотдела.

— А я тоже коммунист, — рассердился Микешин, — и имею право высказать свое мнение!

— Вот что, товарищи, пойдемте спать. Отдохнем несколько часов перед отходом, — успокаивающе проговорил Галышев. — Да, кстати, вы бы позвонили, Куприян Гаврилович, в отдел кадров. Пополнят нам команду или так пойдем?

Уськов что-то недовольно промычал и вышел.

— Экий человек! — покачал головой механик. — Пойду посмотрю, как там дымоход на камбузе ремонтируют.

Галышев тоже поднялся, поправил шапку, взялся за ручку двери, ведущей в его каюту, и вдруг, обернувшись к Микешину, дружелюбно проговорил:

— Ничего. Как-нибудь дойдем. Отдыхайте.

Микешин прошел к себе, выключил свет и не раздеваясь лег на койку. За иллюминатором уныло посвистывал ветер.

Когда Микешин проснулся, «Унжа» уже шла по Морскому каналу. Его почему-то не разбудили на швартовку. С обоих бортов тянулись голые каменные дамбы.

В кают-компании сидел Уськов и пил чай. Он покосился на вошедшего Микешина и продолжал разговор с пожилой буфетчицей:

— …На машине ездил. Мне не хотелось уходить из треста. Но что поделаешь, мобилизовали. У нас, Мария Федоровна, партийная дисциплина. Вот и попал я в загранплавание. А вообще эта работа не по моим масштабам. Думаю, что долго здесь не останусь. Отзовут.

— В море работа тяжелая. К ней привыкнуть надо, — сочувственно сказала буфетчица и подала Микешину стакан с чаем.

Уськов пренебрежительно махнул рукой:

— Какая там тяжелая! На берегу не легче. Я вот, например, раньше десяти вечера домой не приходил. А то и позже.

В кают-компанию вошел стармех. Из кармана комбинезона он вытащил кусок пакли и принялся старательно вытирать промасленные руки. Потом подошел к буфету, выдвинул ящик, вынул оттуда газету, положил ее на стул и сел.

— Вам чайку, Алексей Алексеевич? Устали, наверное? — спросила буфетчица, с жалостью смотря на старика. — Ведь мыслимо ли: скоро четверо суток как не спите…

— Наше дело такое, Мария Федоровна. Погорячей попрошу.

— А вы вот напрасно в грязной робе сюда ходите. Переодеваться к столу надо, — наставительно сказал Уськов.

Механик дернулся и резко ответил:

— Некогда мне переодеваться. Сейчас снова в машину. Плохо вода в котел поступает…

— Ну, ясно. А пар как стоит?

— Стоит пока. А что дальше будет, посмотрим… Кочегары неопытные…

— Теперь, значит, кочегары виноваты. Эх, Алексей Алексеевич… — сокрушенно покачал головой Уськов.

Механик отодвинул стакан с чаем и, зацепив ногой за стул, быстро вышел, сильно хлопнув дверью.

— Не любит правды, — подмигнул Микешину Уськов. — Ничего. Заставим работать. Коллектив заставит.

— А по-моему, он работает, да не меньше, а больше, чем некоторые другие! — вызывающе сказал Микешин.

— Это уж позвольте нам знать. Результаты этой работы налицо. Поняли?

— Но ведь не все можно сделать своими силами. Это вы, надеюсь, понимаете?

— Мы с вами еще побеседуем отдельно, товарищ Микешин. Вам многое станет ясным. Откровенно говоря, — Уськов доверительно наклонился к Микешину, — я вам, как члену партии… Капитан здесь слабоват…

Микешин молчал. Уськов понял, что штурман не хочет продолжать разговор. Он закряхтел и с трудом вылез из-за стола: проход между диваном и столом был узок.

— Когда освободитесь, зайдите ко мне, — официально-приказным тоном сказал замполит и, сняв с вешалки шайку, покинул кают-компанию.

Микешин принял вахту, когда «Унжа» проходила мимо Кронштадта. На мостике суетился маленький шарообразный человек с мясистым носом, с черными навыкате глазами, в старенькой шинели и морской фуражке, надвинутой на самые уши. Он бегал пеленговаться на главный мостик, поглядывал на термометр, спешил в рубку, снова выбегал на мостик. Увидя Микешина, он радостно закричал:

— Вот и познакомились! Юрий Степанович Шалауров — старпом. Здравствуйте, «сéконд»![5] — и он крепко пожал Микешину руку. — Вот на кораблик попали, а? На две вахты придется…

Не закончив фразы, Юрий Степанович бросился к фальшборту мостика, перегнулся через него и сердито крикнул:

— Костя, полубак скатывал, а за кнехтами мусор оставил! Отсюда видно.

— Есть, Юрий Степанович. Сейчас уберем! — раздался снизу веселый голос.

— Так вот, я и говорю, на две вахты придется… — продолжал начатую фразу Шалауров. — Ну, ничего. Перетерпим. А вчера, когда вы пришли, я спал как убитый. Кутнули немного с приятелями. Встретились после многих лет разлуки. Голова побаливает…

Микешин почувствовал симпатию к этому живому, разговорчивому человеку.

Юрий Степанович сдал вахту. Он потоптался еще несколько минут на мостике, переговариваясь с боцманом, который вместе с двумя матросами скатывал палубу. Потом зашел в рубку, взял теплые рукавицы, лежавшие на диванчике, и попрощался:

— Пойду посплю пару часиков, а потом канцелярией займусь. Все грузовые документы у меня. Счастливо!

За штурвалом стоял высокий худощавый матрос с задумчивыми большими карими глазами и сосредоточенно смотрел на компас.

— На румбе? — спросил Микешин.

— Двести семьдесят три, — громко и четко ответил матрос.

Микешин проверил курс, взял пеленги. Все было правильно. Он вышел на мостик. Шел редкий снег. Море было спокойное, серое. Впереди неясным горбылем чернел остров Гогланд. Из трубы «Унжи» вырывался густой дым; он уходил за корму, ревел и прижимался к воде. Видно, кочегары шуровали вовсю.