Тысяча и один день. Первый из могикан. Властелин пустоты - Александр Громов

На север, на север! Туда, где нет никого, где и эксмены – тоже люди! Короткие дни, долгие ночи. Плеск воды. Скрип плота. Искры первого снега, гаснущие в темной воде. Сырость и холод.

Свобода! Пела ли душа, ликовала ли? Ой, вряд ли. Лев Лашезин мог припомнить несколько случаев, когда его посещала радость, но счастье он не испытал ни разу, это точно.

А остальные? Филимон Передонов, чахоточник и доходяга, еще в лагере все уши прожужжал, будто знает, как сшить плот без веревок и гвоздей, «в кривую лапу», а на деле оказался негоден даже на то, чтобы сшибать топором сучья с заваленных лесин. Знать, врал, гад, чтобы взяли с собой, протащили сквозь тайгу, не бросили на прокорм волкам. Филимону с охотой накостыляли по шее, а он только ползал в ногах, плакал и молил: «Бейте меня, еще бейте, не бросайте только…»

Ну, пожалели, не бросили. И что? Все равно он помер от кровохарканья еще в начале зимы. И что-то не было заметно, чтобы он был шибко счастлив от осознания того факта, что помирает свободным. Тосковал, мечтал дожить до весны… Может, и дожил бы, не пустись он в бега. В лагере хотя бы больничка была и фельшеры совсем не изуверы…

А был ли счастлив Витус Смертельный Удар, когда уходил под лед, провалившись посередине реки? А Костя Смяткин, не вернувшийся с охоты, сгинувший неведомо где? Ну, мертвые – ладно… А те десять из тринадцати, что выжили, – счастливы ли?

Нет, свобода еще далеко не счастье, она только средство. Универсальное, надо сказать. Куда повернешь, туда и выстрелит. Кого прикроешь, того и защитит. И есть подозрение, что учиться обращаться с этим средством нужно с детства, а если начал с седой бороды, то обладать им, конечно, сможешь, и сохранить его сумеешь, если постараешься, а вот грамотно применить – только случайно.

Удивительная вещь: большинству людей свободы всегда мало, а ведь свобода одного есть также средство отъема свободы другого. Быть может, в этом и состоит главная ее функция?

Разговор у нодьи не клеился. Вернувшийся Гриша – дежурный коптильщик – тоже примолк и, нахохлившись, следил за процессом копчения, подбрасывая в огонь то сухих щепок, то сырых ветвей из только что принесенной охапки. Кто-то храпел. Кто-то кашлял. Кто-то яростно чесался, запустив руку под прикрывающие тело шкуры, и сдержанно подвывал от наслаждения.

Дядя Лева тоже поскреб в бороде. Грязь и короста. Хорошо еще, что вшей ни у кого нет, – в лагере исправно действовали и баня, и прожарка, да и дезинфекция бараков проводилась вовремя, по графику. У баб с этим строго. Ты, эксмен, куда менее ценен, чем они, но и у тебя есть свое законное место в обществе и кое-какие гарантированные права. На труд с оплатой, на жилье, на медицину и так далее. Даже на защиту от женской преступности. И пусть половина прав существует лишь в теории – вторая-то половина совершенно реальна! Право на санитарию, например, вполне осязаемо даже в лагере, зато неосязаемы вши.

Так что там насчет свободы? Свободу от каторжного труда не обрели, как ни старались. Свободу от вшей имели и так. Свободу от унижения? А необходимость прятаться не унижает? Свободу перемещения? Ну иди в тайгу, коли ты такой свободный, волки будут рады. А может, прав был старый привратник Вокульский, вслед за каким-то древним философом утверждавший, что свобода всегда внутри, а не вовне, и полагавший себя свободным и в рабстве?

С какой стороны ни взгляни теперь, а получалось, что без свободы жилось лучше, даже в лагере. Уж комфортнее – совершенно точно. Прежде из мест заключения бежали самые отпетые, с левой резьбой в голове. Жизнь нелегала отнюдь не сахар и, что важнее, не оптимальна в смысле продолжения борьбы. Перспектива – вот что давало силы примеряться к обстоятельствам. Нет перспективы – и нет ничего, кроме свеженарезанной левой резьбы да фиги, мучительно просящейся вон из кармана.

Так что же было завоевано голодом, потом и кровью? Неужели завоевана только свобода умирать без обязательных к исполнению указаний, как это надо делать, и притом не на коленях?

Да, пожалуй, только она одна. Свобода решать за себя самим. Но ведь почти все принятые решения однозначно диктовались обстановкой, а иных разумных вариантов попросту не было…

Совершить марш-бросок по тайге. Построить плот. Плыть и плыть. Куда? В Ледовитый океан? Разумеется, нет. Положиться на удачу, что-то искать и что-то найти. Близ одного из биваков глазастый Гриша высмотрел в лесу остатки грунтовой дороги. Наверное, ею не пользовались лет пятьдесят, если не сто. Местами корни деревьев раздвинули слой щебня, повсюду разрослись мхи и даже ягодники, но она все же прослеживалась. Грунтовка вывела к заброшенному руднику. Судя по всему, в нем когда-то добывали медь, но месторожденьице давно истощилось и было брошено. Здесь Лев Лашезин впервые испытал нечто похожее на чувство признательности настоящим людям за хозяйский женский подход: почти все было демонтировано и вывезено. Бросить неисправную технику, чтобы почем зря ржавела? Ни в коем случае! Было демонтировано все, что поддавалось демонтажу. Осталась всякая мелочь, давно превратившаяся в труху, да с трудом угадывались руины развалившихся от ветхости деревянных строений.

О таком подарке фортуны никто и не мечтал. Шахта! Подземное убежище! Забытое и не включенное в план гражданской обороны! И практически никаких следов деятельности человека на сотни километров вокруг!

Спуститься в центральный ствол удалось метров на триста, а может, и на четыреста – кто их считал? Только самые нижние штольни оказались затопленными.

Запустение. Мертвенный, стылый воздух. Гулкие своды. Паутина штреков и штолен в непроглядной тьме. Зеленые медистые натеки, влажно отливающие в свете факелов. Кап! – вода за шиворот. Ржавые, шатающиеся, как больные зубы, скобы в аварийных лазах. Ни опустить клеть, ни наладить освещение, не говоря уже о принудительной вентиляции. Подъемные механизмы, элеваторы, малая электростанция на дровяном топливе – все исчезло. Не курорт. Для тех, кто еще не приобрел ревматизма, – шанс исправить упущение.

Зато появился еще один шанс, который невозможно вычислить, – шанс выжить, пусть и с ревматизмом, когда все вокруг полыхнет…

Если взрывная волна от исчезнувших городов не расколет Землю, как орех. Если выдержат своды. Если к тому моменту, когда будет доеден последний кусок копченого мяса, наведенная радиоактивность на поверхности снизится до приемлемого уровня. Уравнение со многими неизвестными. Какие изотопы – долго– или короткоживущие – и в каком количестве родит бешеное излучение аннигилирующей материи, не знал никто.

А впрочем, если земной цивилизации предстоит погибнуть до последней особи, не лучше ли оказаться самыми последними? Игра стоила свеч. Попытка муравья выжить под асфальтовым катком, может быть, и бессмысленна, и фаталист обязательно назовет ее глупой возней, но сидеть сложа руки и ждать еще глупее.