Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь... - Владимир Кайяк

– С вашего позволения мы возьмем стаканы и бутылки с собой, – сказал я. Скорее всего, хлороформ был добавлен к «Графу Кеглевичу», потому что из этой бутылки барин Грунский лакал сам, Цепсу же перепадало куда более грубое пойло.

– Нет, только не это, только не это!

– Мы ведь можем обойтись и без вашего согласия: у нас на это есть соответствующий документ прокуратуры.

Теперь надо дождаться ответа из лаборатории, доливали хлороформ в эту бутылку или нет.

– Этого он мне никогда не простит! – Цепс едва сдерживал слезы.

– Из–за чего вы поссорились с Грунским?

– Мы никогда не ссоримся. Он со мной был строг, но всегда справедлив!

Странно, но я никогда (даже про себя) не желал виновному выкрутиться на суде. И Цепсу тоже – после долгого, шестичасового допроса. Несмотря на его «Мне нельзя пить спиртное, тогда у меня полностью пропадает память!» и на то, что его биография в целом особого интереса не представляет, она ясна нам, как полная колода карт. Жизнь скучная и одинокая, заслуживающая сочувствия.

– Сижу осенними вечерами… Так тоскливо–тоскливо… Открывается дверь… Хоть бы вор зашел! Нет, сквозняк…

Грунскому не составляло никакого труда сесть Цепсу на шею. Конечно, он был воплощением зла, но славный простак, верно, считал его гораздо меньшим злом, чем одиночество. А деспот, поняв свое преимущество, становился все наглее. Что же в таком случае произошло между ними, если Цепс решился на столь отчаянный шаг?

Это один из тех редких случаев, когда невольно начинаешь думать: в колонии ему будет лучше.

Серый, сгорбленный, мешки под глазами, руки, зажатые между колен, почти касаются пола. Вдруг он вскакивает и распрямляется.

– Вспомнил!

– Что вы вспомнили?

– Графа…

– Грунского.

– Товарища Грунского ждала машина.

– Где?

– На большой дороге в Садах. Легковая машина!

Мне хочется сказать ему: послушай, это уже нечестно, мы тебе не сделали ничего плохого, зачем же ты стараешься нам насолить? Ведь все, что ты сказал, нам придется проверять – снова от темна до темна бродить от будки к будке, расспрашивать, разыскивать! Целыми днями! Может быть, даже целую неделю. И только потому, что тебе взбрело в голову выпалить фразу, которая так или иначе тебя не спасет. Можешь увиливать как хочешь, но факты все равно накапливаются – от них никуда не денешься. В конце концов мы докажем, что никакой машины там вовсе не было, а неделя уйдет. Но если хочешь – пожалуйста! Нам за это деньги платят!

– Значит, окончательно пропавшая память вернулась? – спрашиваю.

– Да, да. Я помню очень ясно!

«Вот глупец, как будто это его спасет!»

– Запиши кратко, – приказываю Ивару. – Теперь ночью ничего не проверишь, подождем до утра.

Сам я заполняю бланк о задержании Петериса Цепса. Он, как предусмотрено законом, будет спать на нарах, а где будем спать мы с Иваром – еще неизвестно.

Глава XI

Кухня выглядела как поле битвы. Карине пришло в голову такое сравнение, когда она увидела, как Спулга мечется между холодильниками, не в состоянии сообразить, где что стоит, куда чего добавить и что подавать на стол.

– Ноги моей у нее больше не будет, – негодовала Спулга чуть не плача. Для Спулги любое торжество – нечто священное и благородное, и до сих пор она ничего в таких случаях не делала наспех. – Я же предварительно договорилась с ней. «Пожалуйста, мадам! – Спулга передразнила парикмахершу. – Можете приходить в любое время!» А когда эта торговка рыбой перед моим носом плюхнулась в кресло, я от неожиданности потеряла дар речи. Рот закрылся, и все тут. Стою как немая и таращу глаза. А эта уже накручивает на бигуди: «Как тебе, Фридочка, так или вот так? Извините, мадам, вас я сразу после нее…» Мне бы развернуться и уйти, но деваться–то некуда. Осталась бы без прически в свой праздник. Безвыходная ситуация.

– А ты стань заведующей рыбным магазином, тогда заместительницу сможешь опередить, – усмехнулась Карина. – Успокойся, нечего волноваться!

– Ты смеешься, а я просто киплю от злости. Уж она–то не может упрекнуть меня в скупости. Кроме того, в прошлом году я выхлопотала ее сестре место в больнице.

– Помню, помню. Через меня ты все и устроила.

– Какой стыд! Гости в сборе, а за стол не сесть.

– Не переживай, именинница, они даже не замечают нашего отсутствия, им есть о чем поболтать. Ты только послушай, как мой Алп работает языком. – Карина густо посыпала корицей куриный салат; из гостиной действительно доносился громкий голос Алпа. Он, конечно, опять рассказывал об охоте. Как на одном загоне убил двух лосей – первый шел краем болота, и за густыми сосенками его было почти не видно, но, присмотревшись, Алп прицелился, нажал на спусковой крючок, и зверь упал, ломая ветки. Как дергался в агонии, взрывая длинными ногами мох.

– А другой – точно по тем же следам! Самец! Самец осторожнее, никогда не побежит первым. Идет медленно, оглядывается, через кусты тоже пробирается тихо, как негритянский партизан. А я так же тихонько навстречу: никуда ты, братец, не денешься, все равно выйдешь на тропу. Мы потом вымеряли – восемьдесят четыре шага. Прямо в холку. Большой лось, на рогах четыре ответвления, только один рог не очень красивой формы, а то потянул бы на бронзовый приз.

– Я вот что думаю, товарищ Алп, – заговорил Эдуард Агафонович, – вам надо менять профиль. Зачем вам директорствовать на предприятии, где делают всякие жестянки? Вас надо перевести директором на мясокомбинат. Вы один настреляете для колбас этих… как их… оленей?..

– Лосей.

– Сначала пропустим по рюмочке за те закуски, которых нам никак не дождаться, – провозгласил Виктор.

Карина заметила, как у Спулги задрожали губы – сейчас расплачется.

– Не глупи – расстраиваться не из–за чего!

– Я так не могу!

– Салаты готовы. Может, мне взяться за окорок?

– Что бы я без тебя делала!

Карина выбрала нож подлиннее и начала резать холодный окорок тонкими ломтями. Прислушавшись к разговору в гостиной, она сразу представила себе, что там происходит. Цветной телевизор включен, но звук приглушили, чтобы не мешал. В одном из двух кресел лицом к экрану сидит Эдуард Агафонович – стройный, преисполненный достоинства мужчина средних лет. Хозяйственный работник, последние десятилетия посвятивший медицине, – авторитетный человек с широкими связями.

– Спулга, ты знаешь, Агафоныч пригласил меня на свидание!

– А ведь он недурен.

– Мой Алп тоже недурен и почти наполовину моложе.

– И ты, бесстыдница, сказала это Агафонычу?

– Нет, притворилась, что не поняла.

– Чего не поняла?

– Что он предлагает свидание.

– Умница.

– Пожалуй, можно раскладывать по тарелкам. Чем украсить?

– Петрушка в кладовке на окне.

Алп расположился в другом кресле – высокий, плечистый, с широким лицом и темными, вьющимися волосами. И все же какой бы костюм Алп ни одел, какой бы галстук ни повязал, он выглядит как деревенщина в похоронном облаченье. Мыслит он односторонне, с трудом закончил политехнический, но давно уже директор.

Конечно, большой завод ему никогда не доверят. Хотя… всякие чудеса бывают. Он послушный – никогда не поплывет против течения. А если срывается, то только на подчиненных.

Виктор с рюмкой в руке стал ходить по комнате. Как всегда немного нервничал, не в состоянии усидеть на месте. Элегантный и изысканный – ни дать ни взять аристократ в четвертом поколении.

– Что бы ты сделала, если бы твоего лесного бродягу Алпа прибрала к рукам какая–нибудь красавица–фея?

– Не знаю, – пожала плечами Карина. – Наверно, ничего бы не сделала. А что вообще в таких случаях можно сделать?

– Я тоже так думаю. Скандалом ничего не добьешься, только осложнишь себе жизнь. Может, попыталась бы в пику ему найти любовника. А раньше… теперь–то я могу тебе признаться… Давно уже, как только вы с Алпом стали бывать у нас… Мне тогда казалось, что у тебя с Виктором роман.

– Что за фантазии у тебя сегодня! Включи тостер, пора делать гренки.

– Честное слово, мне так казалось. Какое–то время я даже была уверена в этом.

– И припасла серной кислоты, чтобы плеснуть мне в глаза?

– Почти. Хотела Алпу рассказать, а потом вместе с ним застукать вас.

– Плохой из Алпа компаньон, он же всегда на охоте.

– Виктор буквально ел тебя глазами. А мне было завидно, потому что на меня он никогда так не смотрел.

– Просто жаль, что я сама этого не замечала.

Тихо, как привидение, в кухню проскользнул Наурис и хотел стащить мясо, но его уличили и начали стыдить.

– Нам с Илгонисом смертельно жрать хочется! – оправдывался он, как плаксивый, обиженный мальчик. Немного сутуловатый, но очень даже симпатичный, мускулистый.

«Илгонису сейчас семнадцать, значит, Наурису уже двадцать один», – подумала Карина.