Меншиков - Александр Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что мог услышать Петр про царевича в Ревеле? Не о сношениях ли его с Карлом?
Известно было, что Алексей обращался к шведскому министру Герцу с просьбой о помощи. Герц уговорил Карла войти в сношение с царевичем, пригласить его в Швецию, обещать помощь, — словом, использовать этот крупный, по мнению Герца, козырь для того, чтобы выторговать у Петра все возможные уступки по мирному договору.
Недаром после того, как Алексей согласился вернуться в Москву, Герц жаловался, что «из неуместного мягкосердечия упущен отличный случай получить выгодные условия мира».
Но и после смерти царевича шведы не теряли надежды воспользоваться раздором в России — ждали восстания.
14
— Не сумеешь перевернуться как надобно с казенными недоимками — в Питер милости просим! Не обессудьте! — зло смеялись посадские. — На болоте жить, чертям оборки вить!.. У нонешнего у царя это просто: р-раз — и погнали!..
«От правежей превеликий обходится всенародный вопль, а паче в поселянах, — докладывал Курбатов Петру еще в 1709 году. — Яко не точию последнего скота, но иные беднейшие и домишков лишаются».
И все-таки денег, особенно на содержание армии, не хватало. Тогда Петр приказал: вычислить, «со скольких работных персон можно содержать конного и пешего солдата». Оказалось, как подсчитали; что если годовой расход на содержание армии, равный в то время без малого четырем миллионам рублей, разделить на количество мужского населения кругло — на пять с половиной миллионов душ, то на каждую душу придется по семьдесят четыре копейки.
Было указано после этого обложить подушной податью все души мужского пола, имеющие пашню и промыслы и не несущие государственной службы, независимо от трудоспособности: крестьян и холопов — по 74 копейки, а городских обывателей — по 1 рублю 20 копеек с души.
И вышло, что с народа, взимая подушную подать, принялись тогда «по-новому» драть — по «три шкуры».[56]
Едкой солью на рану была крестьянам эта новая подать, зато очень выгодной она оказалась помещикам да крепким, «естевым» мужикам.
— Сколько земли теперь ни распахивай, — соображали они, — подать одна — семьдесят четыре копейки с души. Стало быть, чем больше запашки, тем выгоднее. Не то, что ранее было: больше распахал — и подати больше плати, а ежели невмоготу платить, меньше запахивай, ужимайся. Теперь не то. Теперь прямой расчет больше распахивать.
А расширять пахоту значило увеличивать барщину. Так оно и пошло.
— Шабаш, — толковали крестьяне, — до души добрались!
Зло смеялись:
— Поду-ушная подать… Ка-ак припечатали! На тебе, голубь, носи, не теряй!..
По улицам городов и большим дорогам сновали толпы нищих, хотя Петр уже многократно приказывал, чтобы в его государстве не было нищих, и под угрозами суровых наказаний запрещал раздавать милостыню. Голодные пускались на грабежи и убийства; около самого Петербурга и возле Москвы бродили ватаги «по 100, по 200 человек и больше, верхом, вооруженные с порядком регулярным».
Казенные недоимки все более и более возрастали. Неоплатные должники отправлялись на тяжелые работы в Регервик, Кронштадт и другие места. А тех, кто роптал, открыто высказывая недовольство, тех тащили в Тайную канцелярию. А там, дело известное, после расспроса из-под кнута — в каторжные работы.
«Заводить пашни на новых землях, проворнее селить на их охочих людей, — приказывал Петр воеводам украинных, отвоеванных мест. — И новину, повсеместно сеять ячмень вместо ржи; убирать хлеба не серпами, а косами, потому косой перед нашим серпом каждый косец вдесятеро сработает против жнеца… Подушное брать по указу, не свыше. Дознаюсь, кто берет лишнее, взыскивать буду нещадно!»
— А служители[57] как? — спрашивал Петр Якова Долгорукова. — Поди, все пути до меня утыкали непроходимыми западнями, рогатками? Посулы[58] берут?
— Кто повыше, — докладывал Долгорукий, — сытно да светленько живут, государь, а подьячие, надо дело говорить, непокрытая голь. Вот, к примеру, — клал перед Петром челобитную. — Подьячие секретного стола челом бьют, что им, кроме жалованья, прибытков нет никаких и пропитаться им с домашними своими нельзя.
— Ну и что?
— Просят прибавки жалованья, государь. А откуда взять денег?
И Петр вынужден был допустить «кормление от дел, токмо бы оно не вредило казенным доходам». На челобитных подьячих своей рукой начертал:
«Вместо жалованья ведать в секретном столе все иноземческие и строгановы дела, кроме городских товаров».
Собирать копейку — «артерию войны» — становилось с каждым днем все труднее.
«Скромнее жить! — приказывал Петр. — Позументов убавить или и вовсе заказать ибо в обычай входить начало, что многие носят, от чего не только убыток партикулярным, но и государству.
Запретить ввоз из-за границы дорогих материй и украшений, — командует он. — Чтоб вновь никакого золота и серебра пряденого и волочевого не носили и нигде не употребляли, а донашивали бы старое…»
— Провоюешь ворохами — не соберешь крохами! — шипели «бородачи». — Позументы, вишь, помешали!..
— Истинно во всех делах как слепые бродим, — делился Апраксин с Макаровым. — Денег ниоткуда не возят, дела, почитай, все становятся. Стали везде великие расстрой, а где прибегнуть и что впредь делать — не знаем.
Во время процесса Алексея князь Василий Владимирович Долгорукий, дергаясь, желтый от злости, резко осуждал действия Петра. И теперь он особенно злобствовал.
— Поправились из кулька в рогожку после всех царевых викторий, — говорил он в своем тесном кругу, зло кривя губы и оглаживая «скобленый», лимонно-желтый, как вес у него, подбородок. — Как говорится, собаки в избах ложки моют, козы в огородах капусту полют. Так и у нас теперь в государстве… — Закидывал назад голову, нацеливая в потолок крупный, в рытвинах нос, и врастяжку, хриплым, пресекающимся от негодования голосом закричал: — Вот так и живем при новых-то при порядочках, будь они прокляты шестнадцать раз с разом!.. И-эх! — шумно вздыхал, выкатывая мутные, сухие глаза. — Встал бы из гроба Тишайший, посмотрел бы, что его сынок с отечеством сделал!..
Не менее России и Швеция была изнурена непосильными поборами и потерями людей. Большинство ее гражданского населения жестоко проклинало безрассудную политику короля. Только отдельные группы населения, тесно связанные с военными кругами, продолжали еще безропотно отдавать свои сбережения и поставлять рекрутов для королевского войска, но это были последние рейхсталеры и последние людские резервы.
— Король поседел раньше времени, оплешивел вконец, только по обеим сторонам за ушами немного волос кудреватых осталось, — передавал русским дипломатам с уха на ухо швед, барон Шпаар. — Встает он всегда в час пополуночи и тотчас садится на лошадь и ездит до восьмого часа непрестанно вскачь. Кроме воды и кислого молока, ничего не пьет, любит самые простые, твердые кушанья, а по вечерам ест только пшенную молочную кашу. И все время не отпускает от себя своих генералов — советуется с ними, говорят, как начать новый поход с теми средствами, которыми он сейчас располагает. Чтобы это было поближе, — хитро прищуривался барон, — и сулило верный успех его новому начинанию.
— В несовершенном разуме человек! — возмущались русские государственные мужи. — Безрассудный солдат!.. Неужели во всем королевстве не найдется здравомыслящего человека, который убедил бы этого необыкновенного упрямца в крайней необходимости для его страны мира с Россией?!
Мечта о мировой славе по-прежнему руководила всеми поступками Карла. Не прекращая войны с Россией, он готовился вторгнуться в Норвегию, завоевать эту страну — господствовать над всем Скандинавским полуостровом.
— Союзник?
— Англия, — рассчитывал Карл.
Но король упустил из виду одно обстоятельство: «добрая старая Англия» привыкла загребать жар только чужими руками. Слов нет, Англии было крайне неприятно развитие новорожденных морских сил России. С целью поддержать равновесие сил на севере она хотела бы видеть Швецию более сильной, но опять-таки при одном непременном условии — чтобы это сделалось посредством других.
Парламент, как и следовало ожидать, не оказал своему королю (он же курфюрст ганноверский) той помощи, какую он желал бы получить в борьбе за свои континентальные интересы. Больше того, — принудив Георга ограничиться только «дипломатическими средствами», лорды парламентарии заставили своего короля играть жалкую и постыдную роль в отношении взятой им под свое покровительство Швеции. Выполняя волю парламента, Георг обобрал свою доверчивую союзницу, выхватил из-под рук датчан Бремен и Верден: обещал Карлу «соответствующее вознаграждение на восточном берегу Балтийского моря» и… конечно, не дал ему ничего.
