Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Тереза согласилась погрузиться в тот мрак, который в Страстную пятницу сошел на всю землю:
"Я вижу стену, поднявшуюся до неба… Все исчезло… Я верую, потому что хочу верить".
И она носила на сердце Символ веры, написанный на листе бумаги ее собственной кровью.
Тем временем, повинуясь приказу своей настоятельницы, она дописывала — трудно поверить! — свою автобиографию, рассказывая о своем духовном пути к полному пониманию того, что есть истинная милосердная любовь. В своей книге она повествует нам о том, как она окончательно открыла смысл своего призвания на Кармеле.
Она повествует о великих и многообразных желаниях, которые всегда волновали ей душу, вплоть до того дня, когда она осознала, что Церковь — это Тело, в котором все члены — и у каждого из них своя роль — действуют на благо всего целого, но вместе с тем она с невыразимой радостью поняла, что Церковь должна иметь и сердце и что ее призвание — быть в этом сердце, питающем и поддерживающем "все призвания": "В сердце Церкви, моей Матери, я буду любовью".
Тем временем болезнь необратимо развивалась: сестры, ухаживавшие за Терезой, стали обращаться с ней как с ребенком (хотя первые признавали ее духовную зрелость и превосходство), и она смиренно принимала их заботы, зная, что ей предстоит последнее, самое трудное испытание: свидетельствовать об истине своего учения о "пути малых душ", пройдя тяжкий путь страдания и смерти.
Ребенку не нужно учиться, чтобы родиться, но взрослый человек, желающий остаться ребенком перед Богом, должен научиться умирать, как будто рождаясь вновь.
Иногда Терезу охватывало беспокойство: "Каково мне будет умирать?", "я никогда не научусь умирать!". Она чувствовала, что испытание будет страшным: тело ее было изнурено болезнью, ее мучила невыносимая боль, но настоятельница решила, что давать кармелитке морфий не обязательно. Ее легкие были совершенно разрушены и дыхание сильно затруднено (кислородной подушки тогда еще не существовало). Ее тело даже физически стало меньше (когда его укладывали в гроб, медсестры сказали, что оно кажется телом двенадцатилетней девочки), а дышала она с трудом, как ребенок, только что появившийся на свет. Она была охвачена страхом:
"Если бы вы знали, какая это мука, когда не можешь дышать!". "Если я буду задыхаться, — говорит она, — благой Бог даст мне силы". "Каждый вздох — это боль сильная, но все же не настолько, чтобы я кричала".
Смотря на образ Девы Марии, она восклицала:
"Пресвятая Дева, ты знаешь, что я задыхаюсь!"; "Земного воздуха мне уже не хватает. Когда же я вдохну небесного?".
В последние месяцы жизни ее страдания все возрастали, как море, затопляющее ее со всех сторон, и требовали от нее доверчиво и безраздельно, как больной ребенок, предаться окружающим:
— Я забыла о самой себе, я не ищу себя ни в чем".
"— Я живу только страданием в настоящий момент".
"— Детей нельзя проклясть. Малых будут судить необычайно мягко. И вполне можно оставаться детьми, даже занимая высокие посты, даже живя очень долго. Если бы я прожила до 80 лет, я ясно чувствую, что осталась бы совсем маленькой, как сейчас".
Тем, кто спрашивал ее, невыносимы ли ее страдания, она отвечала:
"Нет, я еще могу сказать благому Богу, что люблю Его, и нахожу, что этого достаточно".
"Сегодня ночью мои силы иссякли: я попросила Пресвятую Деву взять мою голову в свои руки, чтобы перенести боль".
О своих страданиях она говорила: "Я люблю все, что посылает мне благой Бог". Когда кто-нибудь хвалил ее терпение, она возражала, как будто ее не понимали:
"Терпения у меня еще не было ни на минуту. Дело не в моем терпении… Люди вечно ошибаются!".
Детский мир с его образами былых времен оставался близок ей, хотя она невыразимо страдала. Она рассказывала сестрам:
"В первый раз, когда мне дали в лазарете немного винограда, я сказала Младенцу Иисусу: "Как сладок виноград! Знаешь, я не понимаю, почему Ты медлишь придти за мной. Смотри — я тоже гроздь винограда, и все говорят, что такая зрелая!"".
Однажды сестра, которая ухаживала за Терезой, сказала другой сестре, думая, что она спит: "Она очень устала". Тереза услышала эти слова, а потом рассказывала:
"Я думала про себя: это чистая правда! это так и есть. Да, я подобна усталому, измученному путнику, который, достигнув цели своего пути, бросается на землю. Но я бросаюсь в объятия благого Бога".
Именно так с ней и случилось. Ее агония была долгой и мучительной. Ее сестра рассказывала: "Ужасный хрип раздирал ей грудь. Ее лицо налилось кровью, руки посинели, ноги были холодны, как лед; она дрожала всем телом".
Это продолжалось несколько часов. К вечеру она повернулась к настоятельнице и сказала ей:
"Матушка, ведь это уже агония?… Ведь я уже умираю?".
Настоятельница ответила ей, что это уже агония, но что благой Бог может еще продлить ее.
Она ответила: "Тогда… пусть… пусть… О! Я не хотела бы, чтобы сократилось время страданий…".
Потом, глядя на свое распятие, она сказала: "Я люблю Его! Боже мой, я Тебя люблю!".
Ее голова откинулась назад, взгляд, исполненный невыразимого счастья, остановился немного выше статуи Пресвятой Девы Марии. Этот взгляд длился примерно столько, сколько нужно, чтобы прочесть одно Верую. Потом ее душа отлетела на небо. Мир получил свою "маленькую святую".
В июне 1980 года, когда Иоанн Павел II совершил паломничество в Лизье, он сказал:
"Возблагодарим св. Терезу из Лизье. Возблагодарим ее за простую и чистую красоту, которая в ней явилась Церкви и миру. Эта красота очаровывает нас, даже если мы знаем, что путь к ней был труден и полон страданий… Но прекрасное существует потому, что очаровывает нас трудом. Самым важным трудом, благодаря которому человек познает тайну своего человеческого естества".
СВЯТОЙ ДЖУЗЕППЕ МОСКАТИ
В конце октября 1987 года в Риме подходил к концу Генеральный Синод Епископов, который почти два месяца обсуждал тему "призвания и миссии мирян в Церкви и мире".
Эта
