Терской Фронт - Борис Громов

– Машалла,[130] – коротко бросаю я в ответ.

– Что там у вас, уважаемый? – слышен снаружи голос моего сторожа Сергея.

– Да ничего, – уверенным голосом отвечает Ильяс и, окинув взглядом мою покрытую засохшей кровью физиономию и потрескавшиеся губы, добавляет. – Этот гяур, сын шакала, пить просит.

– Не обращайте внимания, Ильяс-хаджи, у меня тоже просил. Перетопчется!

– Ну, значит, перетопчется, – безразлично отвечает он, нахлобучивая мне на голову мешок, но прежде чем выбраться из кузова, молча, ободряюще тыкает меня кулаком в плечо.

Командировка 2008 года была поначалу, можно сказать, спокойной. Ну, разумеется, по сравнению с другими командировками на Северный Кавказ. Занесло нас тогда на самый юг Чечни, практически на границу Грузии, до которой было всего двенадцать километров, в селение Шарой. Два десятка домиков, райотдел местной милиции да руины тейповой башни, обозначенные только на армейских крупномасштабных картах, на которых даже отдельно стоящие сараи и крупные камни обозначают. Одним словом – глухомань. И задачи соответственные: никаких тебе адресных проверок, никаких штурмовых операций. А вместо них – два блок-поста на горных дорогах, мимо которых если две-три машины в сутки проедет – уже событие, временная комендатура в соседнем поселочке Химой, что размерами был еще меньше Шароя. И собственно наша база, которую надо было охранять, и в периметре которой всегда нужно было что-то строить, копать и таскать. Тоска! На блок-посты с базы народ просто сбегал: там хоть какое-то разнообразие и не нужно с утра до вечера изображать бойца стройбата. Службу несли совместно с местными милиционерами. Поначалу, конечно, относились к ним настороженно. Что за люди – непонятно, внешность вполне бандитская: одеты кто во что, все бородатые… Словом, зеленую повязку-шахидку на голову – и вылитые боевики. Но, довольно скоро отношения наладились. Как ни крути, что такое среднестатистический блок-пост в горах? Это приземистый каменный сарай, да шлагбаум. И неделя времени, которое придется провести бок о бок. Конечно, через неделю тебя сменят, и ты вернешься на базу, но пройдет еще неделя, и тебе снова придется возвращаться на тот же блок-пост. К тем же чеченским милиционерам. В такой обстановке вариантов только два: или подружиться, или ночью друг другу глотки перерезать. И нам, и чеченским милиционерам первый вариант показался более подходящим.

Как-то так вышло, что ближе всех я сошелся с Ильясом Байсаровым. Молодой, почти на восемь лет моложе меня, и очень неглупый парень, отличный рассказчик и балагур, он уже успел повоевать в отряде своего знаменитого родственника Мовлади,[131] где получил весьма серьезный боевой опыт и оставленный осколком гранаты шрам зигзагом во всю щеку. После того, как Мовлади был убит, а 'Горец' расформирован, Ильяс вернулся в родное село Дай и устроился на службу в Шаройский райотдел милиции. А еще этот парень был очень религиозен. Причем не напоказ, а искренне: пять раз в день совершал намаз, читал Коран. Собственно, с этого наше общение и началось. Однажды, когда мы вместе стояли на посту, я спросил его, какого ему, мусульманину, воевать со своими братьями по вере. Тот, как мне кажется, сначала просто хотел меня послать куда подальше, но потом понял, что я и не думаю его подкалывать, что мне действительно интересно. Тогда он объяснил, что боевики-ваххабиты – вообще не мусульмане.

– Понимаешь, Миша, – говорил он мне. – Ваххабизм – это не часть Ислама, это тоталитарная секта из него выросшая, уродливый и болезнетворный нарост на его теле. Но появился он очень давно и у него, к сожалению, много последователей. У вас же тоже много разных сект?

– Ну, да, – соглашался я. – Всякие 'Белые братства', 'Свидетели Иеговы', Мун этот корейский… Хватает мракобесов.

– Вот. Только вы к ним слишком терпимо относитесь. А у нас все жестко: тот, кто искажает смысл написанного в Коране, тот глумится над словами Пророка. А это оскорбление для всех истинно верующих. И тот, кто это делает – для нас худший из врагов. Еще когда ваххабиты только появились, о них говорили: 'Лучше убить одного ваххабита, чем десять неверных', а ведь с христианами тогда тоже не очень ладили… Понимаешь? Так что для меня они – враги, да и я для них – тоже. Например, по их правилам тебя, кафира,[132] если ты попадешь в плен, нельзя убивать, если ты скажешь, что хочешь стать одним из них. Тебе сохранят жизнь и отведут к имаму, который будет тебя учить. Если ты солгал – тебя убьют, если нет, то ты станешь одним из них. А вот я для ваххабитов – мунафик,[133] изменник веры, и убивать таких как я, ваххабиты должны безо всякой пощады.

Вот так, можно сказать, из-за одного заданного вопроса и начались наши долгие с ним разговоры. Мне действительно было интересно слушать об Исламе, обычаях чеченцев, об их традициях и истории, да и в разговорном чеченском потренироваться тоже было не лишним. А Эли был отличным рассказчиком и терпеливым учителем. Четыре месяца – срок небольшой, но при желании за это время можно выучить и запомнить очень много. А у меня это желание было. Однажды я спросил у Ильяса:

– Эли, слушай, а тебе как мусульманину, не возбраняется мне, христианину, все это рассказывать?

– Нет, Миша, наоборот, это Джихад.

– В каком смысле? – не понял я..

– Понимаешь, у слова Джихад, на самом деле, очень много значений. И то, к которому так привыкли вы, 'война против неверных', одно из последних. А вообще это слово означает – дело, угодное Аллаху. Посадить дерево – Джихад, помочь находящемуся в беде – Джихад, рассказать иноверцу о своей религии – Джихад. А вдруг ему понравится, и он сам примет Ислам? И получается, что к этому весьма угодному Аллаху делу подтолкнул его именно твой рассказ.

– Нет, Эли, не обижайся, но я вряд ли перейду в твою религию.

В ответ он только внимательно посмотрел на меня и ответил одним единственным словом:

– Иншалла[134]…

А еще через месяц на нас напали. Вообще, если честно, наш блок-пост 'Кирийский мост' был той еще задницей! Узенький мостик через бурный Шаро-Аргун, по которому нормально могли проехать только легковушки, 'Урал' мог протиснуться с трудом и только при наличии за баранкой опытного водителя, а БТР, колея которого на семьдесят сантиметров шире, чем у 'Урала' не входил в принципе, располагался в узком и глубоком ущелье. Оно было больше всего похоже на коридор: метров шестьдесят-семьдесят шириной, не больше, с обрывистыми каменными склонами, на которые можно было забраться только с альпинистским снаряжением и которые уходили вверх метров на двести пятьдесят – триста. А посреди всей этой 'красоты' четыре сосновых сруба, обложенных диким камнем. Три маленьких, примерно два на два метра – огневые точки, и один побольше, примерно три на восемь – жилое помещение. И 'стратегически важный' мост. И шлагбаум. Вот и вся диспозиция, больше похожая на тир, в котором 'почетная' роль мишеней отводилась нам. А еще там была просто омерзительная связь. То есть, радиостанция в жилом помещении еще более-менее работала, а вот мобильные телефоны стабильно показывали отсутствие сети и 'оживали' в одном единственном месте – точно в средине моста.

Одним словом, когда туманным и пасмурным вечером второго июля начался обстрел, Ильяс пытался дозвониться до своей девушки. Стоящий на открытом месте, да еще и подсвеченный своим мобильным, он был почти идеальной ростовой мишенью, и был бы снайпер у боевиков чуть толковее, это стоило бы Эли жизни. Хотя, и то, что получилось, ничего хорошего ему не обещало: пуля попало точно в левое колено, и теперь он лежал, скрючившись от боли, а вокруг, словно капли по воде во время ливня, били пули. Думать было просто некогда. Заорав: 'Прикрывайте!', я бросился из-под навеса жилого домика к мосту. Наши, и русские, и чеченцы, открыли ураганный огонь по вершинам скальных стен. Из такого положения, снизу вверх, да еще и не видя толком противника, попасть в кого-то – почти нереально. Но можно попытаться надавить врагу на психику, чтобы он, услышав визжащие над ухом пули, перестал стрелять и спрятался за укрытием. А большего мне и не нужно было. Согнувшись в три погибели, я на бегу ухватил Ильяса за эвакуационную стропу на спине 'разгрузки' и, волоча его за собой, сиганул с моста, благо до воды было меньше двух метров. Вот там, в ледяной воде Шаро-Аргуна мы и просидели почти полчаса, пока не закончился бой, и не примчались на выручку две 'Нивы' из местного райотдела под прикрытием БТР и бронированного 'Урала' с нашей базы в Шарое.

Ильяса отправили сначала в Грозный, а оттуда – в Москву, в Главный клинический госпиталь МВД. Через месяц он мне позвонил на мобильный, рассказал, что ногу ему вытянули, сделав какой-то сложный протез коленного сустава.

– Знаешь, Миша, что мне врачи сказали? – спросил он у меня во время разговора. – Что если бы не тот жгут, что ты мне под мостом на ногу наложил, то меня бы живым до Грозного не довезли. Так что я тебе дважды жизнью обязан: первый раз за то, что с моста в реку меня стащил, а второй – за то, что первую помощь грамотно оказал.