Мистификация - Клиффорд Ирвинг

Но мои страдания были ничтожны по сравнению с ее болью. Эдит – жертва, жертва своей любви ко мне, жертва доверия и наивности. Я попросил ее съездить для меня в Цюрих в качестве курьера, она согласилась, и теперь мне наконец открылась причина. В это трудно было поверить, но я знал Эдит, знал, что все сказанное ею – правда.

– Я догадывалась о вас с Ниной, – сказала она. – Понимала, что на самом деле ничего не кончилось. Я думала, это сделает нас ближе друг другу, ведь нам так не хватало близости. И я подумала, хотя сейчас меня тошнит от того, какой же дурой я была, что, если я выполню твою просьбу, ты будешь достаточно занят, чтобы держаться подальше от неприятностей.

Под неприятностями она, конечно же, подразумевала только одно: Нину.

Банк в Цюрихе и полицейские чиновники пришли к абсурдному заключению, будто бы именно Эдит была идейным вдохновителем и главным организатором всей схемы из-за своего "изощренного знания работы швейцарской банковской системы". Даже "Нью-Йорк таймс" выкопала фразу какой-то "подруги жены Клиффорда Ирвинга, миссис Кристины Гейзер", которая якобы сказала следующее: "Если вся история с Хьюзом – правда, то заправляла ею именно Эдит. Клиффорд мог бы фантазировать, как придумывают интригу для книги, но именно она всегда говорит: "Да ладно, давай попробуем". Она делает то, что хочет, как будто ей четыре года, никакой сдержанности".

Ни Эдит, ни я никогда не знали женщину по имени Кристина Гейзер.

Эдит верила мне, а я ее обманул, предал самым ужасным образом. Ей предъявили обвинения по обе стороны Атлантики, а швейцарцы, похоже, жаждали не только ее крови, но и плоти. Их банки – смысл жизни всей нации, с тех пор как часы с кукушкой вышли из моды, – были скомпрометированы и даже могли быть признаны виновными сообществом всех европейских банкиров. Перед ней и детьми вина моя неисчерпаема, она несоизмеримо больше всего, что я могу предъявить в суде. Вина перед законом всегда ясна, а рамки наказания строго определены. Но я подставил Эдит, растоптал ее гордость, лишил будущего двух мальчишек, и не было пределов возмездию, за такое невозможно полностью отомстить – наказание не имело границ.

Я со всего размаху шмякнулся об асфальт, но количество обломков вокруг явно превышало число моих костей.

В начале марта мы собрались в офисе Боба Морвилло, чтобы рассказать нашу историю целиком. Я начал первым, воссоздавая события в хронологическом порядке. Все это длилось почти семь часов. Роберт откинулся в кресле и выпалил первый вопрос:

– Вы когда-нибудь встречались с Ховардом Хьюзом?

– Нет, – ответил я.

С этого момента все стало весьма тоскливым. Только два вопроса обвинения заставили меня попотеть. Первый задал Ленни Ньюмен, спросивший, знала ли Нина о мистификации с самого начала. Второй касался подделывания бумаг. Джек Тиг уже заподозрил, что подделка была моих рук делом, и я представил образцы почерка федеральному суду присяжных. Даже новичок мог заметить естественное сходство между моим почерком и рукой Ховарда Хьюза. В конце января, когда федеральная прокуратура впервые решила объединить расследование с окружным прокурором Нью-Йорка, основным подозреваемым в деле о фальсификации почерка был Элмер де Гори, мой бывший друг, герой "Подделки!" и главный имитатор столетия. Федеральные следователи забросили широкую сеть. Как сказал Роберт Морвилло, они сгенерировали теорию, согласно которой у меня был соучастник либо в "Макгро-Хилл", либо в "Тайм". Но потом упростили дело, решив, что именно у меня находится ключ ко всем тайнам, и бросили все усилия на то, чтобы заставить меня прийти в суд и рассказать свою историю.

Ленни Ньюмен, казалось, все еще сомневался, что именно я написал все письма. В конце концов, как отметил год назад, еще в январе, Дик, подделка документов – это профессия. Нельзя просто взять ручку и один образец почерка и написать восемнадцать страниц текста, которые были бы признаны подлинными двумя знаменитыми фирмами, занимавшимися исследованием почерков. Ньюмен смотрел на меня, насупив брови:

– А сколько времени ушло на то, чтобы написать письмо на девять страниц от Хьюза Хэрольду Макгро?

– Не очень много. Может, час или чуть меньше.

– Наши эксперты говорят, что осуществить это на практике невозможно. Сколько черновиков вы сделали?

– Только один.

Ньюмен поднял бровь:

– Вы это серьезно?

– Нет, я тут шутки шучу. Дайте мне лист разлинованной бумаги.

Чак Клеймен, помощник Ньюмена, дал мне бумагу.

– Просто письмо самому себе, – сказал Ньюмен. – Подпишите его "Ховард Хьюз".

Примостив бумагу на колене, я нацарапал короткое послание, снова дав себе разрешение от Ховарда предложить его автобиографию "Макгро-Хилл". Ньюмен моргнул, затем показал письмо Клеймену.

– Я тоже хочу копию, – сказал Джек Тиг. – Хочу показать нашему эксперту в Вашингтоне.

Я написал еще одно письмо. Тиг щелкнул языком и вручил его Генри Патцелу-третьему, самому молодому из помощников федерального прокурора. Патцел позднее повесит его в рамочке на стену своего офиса на площади Фоули. Около шести часов, почти в конце нашего долгого разговора, мы подошли к истории с телефонным разговором Ховарда Хьюза с семью обозревателями.

– Почему, черт возьми, вы не сказали, что звонил именно Хьюз? – спросил меня Джек Тиг. – Это дало бы вам определенный шанс.

– Как-то не пришло в голову, – ответил я.

– Разве вы не узнали его голос? – спросил озадаченный Генри Патцел.

Все засмеялись, а Патцел слегка покраснел, но отнесся к faux pas[28] со своим обычным добродушным юмором. Мы пожали друг другу руки и решили считать дело законченным.

Мы встретились еще один раз; на сей раз к нашим посиделкам подключили Дика. В этот раз нас гоняли туда-сюда по рукописи, а мы вспоминали, откуда взяли каждый случай.

– Вот это мы взяли в архиве "Тайм-Лайф", – отвечал я или Дик. – Это было в манускрипте Дитриха, но в другой форме. Вот это – вообще полный бред, сами выдумали на досуге.

Последняя реплика раздавалось наиболее часто и неизбежно вызывала приступы смеха у Морвилло и изумленные кивки у Тига и Патцела.

Уже в конце встречи Тиг сказал мне:

– Чего я не понимаю, так это почему вы так мило обошлись с Джоном Мейером – назвали его "приятным кретином"?

– Это был не Джон Мейер, а Джонни Мейер, человек Хьюза по связям с общественностью во время войны.

– Нет, – настаивал Тиг, – это был именно тот Мейер. У меня нет с собой тех страниц, но я совершенно уверен, я все читал.

– Но я написал их, Джек. Вы ошибаетесь.

Тиг улыбнулся неестественной улыбкой:

– Нет уж. Это был Джон Мейер, тот самый, что собирается стать сенатором в Неваде.

– Ставлю год своего будущего срока.

Мори разинул рот от удивления, а Морвилло подпрыгнул в кресле:

– Я все проверю в офисе Нессена, у меня есть копия.

Я оказался прав, позвал Тига и прочел ему абзац.

– Но я могу понять, почему вы ошиблись, – утешил его я, – поэтому не буду просить у вас целый год. Только шесть месяцев.

Воцарилось смущенное молчание, затем Тиг мягко сказал:

– Клифф, если бы это было в моей власти, я бы вам их дал.

Потом мы предстали перед федеральным и окружным судами присяжных и повторили свою историю, на сей раз под присягой. Долгие, унылые часы mea culpa наконец оживились, когда федеральный суд позволил Эдит покинуть зал заседаний. Она уже закончила свой подробный отчет о поездках в Цюрих, а больше ничего не знала. Джек Тиг приказал главе присяжных проводить ее, и тот сказал:

– С вас снимается обвинение, миссис Хьюз.

Глава 22

Виновны, ваша честь

Четверг, 9 марта, день вынесения приговора. За сутки до этой даты "Макгро-Хилл" планировало выпустить в свет "Автобиографию Ховарда Хьюза".

День начался с рева Барни, нытья Недски и моей попытки забраться обратно под одеяло из страха перед неизбежным.

Мори и Фил должны были забрать нас в девять тридцать и доставить в здание федерального суда. Там нам должны были зачитать целый букет обвинений: сговор с целью мошенничества, подделка документов, использование инструментов для изготовления фальшивок, мошенничество с почтовыми отправлениями и лжесвидетельство. В девять часов, когда я сонно жевал пирог и потягивал кофе, пришел Дик. Он был одет в то, что называл "костюмом для суда", – черный однобортный костюм, белая рубашка и черный галстук. Так получилось, это был его единственный костюм.

– У меня есть ответ на вопрос.

– На какой вопрос? – пробормотал я.

– Прошлой ночью ты спросил, как же подстригать в тюрьме ногти, если пилочку для ногтей иметь запрещено.

– Ага. Ну и как?

– Царапать стены. – Он хохотал до тех пор, пока дрожащими пальцами не запихнул в рот кусок пирога.

– Merde[29], – сказала Эдит.

Я вздрогнул, а присутствовавшая при этом няня посмотрела на Дика так, словно он лишился разума. В каком-то смысле так оно и было.