Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он маму не помнит, – подумала Аня о брате, – но он не будет против. И надо сходить на праздник, Симхат-Тору… – она хорошо запоминала ивритские названия, – Фаина Яковлевна обещала, что будет много народа. Мы затеряемся в толпе… – услышав, что Аня хочет отыскать имя отца, рав Левин указал в темный угол кабинета, где громоздились какие-то ящики:
– Книги записей общины… – он помолчал, – с дореволюционных времен. До войны здешнего раввина, рава Медалье, арестовали, многие материалы изъяли и вернули в таком состоянии. Там есть и послевоенные записи, но все разрознено, перепутано… – Аня выпрямила стройную спину:
– Я историк, – сказала девушка, – то есть будущий. Я все приведу в порядок, не беспокойтесь… – рав Левин кашлянул:
– Записи все на святом языке, то есть иврите… – Аня кивнула:
– Значит, я выучу иврит, если это надо для дела… – чтобы разобраться в родословной, Аня была готова выучить еще с десяток языков. Девушка затянулась сигаретой:
– Павел знает китайский. Не может иврит быть сложнее китайского. Даже Исаак разбирает буквы, а ему всего четыре года… – Фаина Яковлевна обещала ей помочь:
– Я старше тебя начала учить язык, – заметила женщина за тарелкой пряного куриного рагу, – реб Лейзер со мной занимался после хупы. Раньше я тоже ничего не знала… – она повела рукой, – мой покойный отец был коммунистом… – по словам рава Левина, запись об их рождении могла сохраниться в общинных книгах:
– Где указываются еврейские имена детей и их отца… – Аня выкинула окурок в урну, – но что это мне даст? Ничего… – она все равно не могла отказаться от своего плана:
– И надо приезжать в Марьину Рощу, помогать Фаине Яковлевне с детьми… – девушка вскинула на плечо сумочку, – пока реб Лейзер в больнице, то есть в тюрьме… – солнце закатывалось за крыши Маросейки, на улице было тепло. Аня, не удержавшись, откусила от своей доли пирога:
– Очень вкусный. Надо переписать рецепты у Фаины Яковлевны. Хотя Надя к такому не притронется из-за фигуры. Ничего, мы с Павлом все сами съедим… – пирог занял место блокнота и карандашей Ани. Старший сын Фаины Яковлевны уцепился за тетрадку. Голубые глаза сияли:
– Я сам, сам написал буквы… – алфавит больше напоминал семью паучков, разбежавшихся по странице. Аня поцеловала мягкую щечку:
– Ты молодец. Бери карандаши, бери блокнот… – Фаина Яковлевна открыла рот, Аня отмахнулась:
– У меня много карандашей. Я вам и краски привезу с кисточками. Детям такое нравится… – выходя на Маросейку, она огляделась:
– Вечер какой хороший. Пройдусь пешком, выпью кофе, булочные еще открыты. Куплю Павлу мороженого в Елисеевском… – дорогу Ане перегородил неприметный человек, в сером болоньевом плаще. У бордюра припарковали черную машину с затемненными стеклами:
– Товарищ Левина… – сзади встал второй, – проедемте с нами… – ее подтолкнули в сторону автомобиля, – дело не займет и получаса… – Аня спокойно подумала:
– Хорошо, что блокнота у меня больше нет. Адрес Фаины Яковлевны я нигде не записывала. Пирог… Пирог я могла получить в гостях у однокурсницы. Нет, плохо, у них наверняка есть список моего курса. Они проверят адреса, поймут, что я вру. На площади Ногина есть булочная, я видела такие пироги в продаже… – леках не очень напоминал медовик, но Аня надеялась, что Лубянка не привлечет к экспертизе кондитера. Ее охватило уверенное спокойствие:
– Правильно Надя говорит, надо помнить о маме. Она работала в подполье, она справилась и мы справимся. А чек за пирог? Но чеки все выбрасывают. Пусть хоть все урны в Китай-городе обыщут, они ничего не докажут…
Невозмутимо кивнув, Аня села в машину.
Перед Можайском в купейном вагоне поезда «Варшава-Москва» началась суета. Пассажиры складывали сумки, убирали со столов остатки обеда, по коридору плыл аромат хорошего табака. Состав ожидался на Белорусском вокзале в восемь вечера. Размешав сахар в граненом стакане, пожилой пассажир добродушно заметил:
– В Москве пока золотая осень, ребята, но вам предстоит и русская зима…
Он делил купе с польскими и немецкими комсомольцами. Славные ребята и девушки, рассыпавшиеся по вагону, изучали русский язык:
– Мы проведем год в разных университетах, – объяснили ему члены делегации, – но будем учиться по вечерам. Мы все хотим работать на московских заводах… – ребятам обещали поездки на знаменитые стройки Сибири и посещение целины. Вспомнив комсомольскую молодость, пассажир расчувствовался:
– Замечательно, что партия нашей страны дала вам такую возможность… – ребята представились ударниками труда, – послушайте, как мы возводили Комсомольск-на-Амуре… – делегация даже вытащила блокноты. Пожилой человек, инженер-судостроитель, ездил делиться опытом с коллегами на верфи в Гданьске. Он не сказал комсомольцам, что осенью сорок первого года он служил военным инженером на эсминце Балтийского флота. Корабль пустила ко дну немецкая подводная лодка, как раз неподалеку от Гданьска:
– Но они и не спрашивают меня о войне… – инженер угощал комсомольцев московскими пряниками, – ладно, что было, то прошло…
Он вспомнил весну сорок пятого, цветущие луга вокруг Берген-Бельзена, голубое небо, британских солдат на броне танков:
– Я за четыре года лагерей только улучшил немецкий язык, – усмехнулся инженер, – майор из саперного подразделения тоже хорошо говорил по-немецки… – с майором и его ребятами, еще державшиеся на ногах заключенные обыскивали территорию лагеря в поисках мин:
– Он сказал, что его жена и сын погибли в бомбежке. Я признался, что тоже женат, то есть был женат, до войны. Мэдисон майора звали, Джеймс Мэдисон… – британец убеждал инженера, что его жена жива:
– Вам надо вернуться на родину, – серьезно сказал майор, – а так бы я вас хоть сейчас взял служить, технических навыков вы не растеряли. Пишите мне… – он нацарапал в блокноте адрес, – сообщайте, как у вас дела… – бывших советских военнопленных увозил из Берген-Бельзена особый поезд с лозунгами:
– Комиссия даже привезла цветы, – вздохнул инженер, – нам говорили, что мы герои, что мы тоже сражались с фашизмом. Героизм закончился на советской границе, в Бресте… – он велел себе не вспоминать о десяти годах лагерей, о том, что жена, получив извещение о его безвестной пропаже, вышла замуж:
– У нее есть дети, а мне идет шестой десяток… – подумал пассажир, – но нельзя быть неблагодарным. Сталинские беззакония закончились, невинно осужденным дали жилплощадь и компенсацию… – в родном Ленинграде инженер получил тесную квартирку в одном из новых пятиэтажных домов:
– Даже за границу меня выпустили, – гордо подумал он, – значит, партия мне доверяет. То есть, я был за границей, но что я видел? Только Пенемюнде и Берген-Бельзен… – он хмыкнул:
– Интересно, что майор Мэдисон сейчас делает… – блокнот с адресом майора послужил еще одним доказательством шпионских намерений бывшего заключенного:
– Они разнюхали, что к нам на верфь до войны приезжали иностранные специалисты, – устало подумал инженер, – я тогда был фабзайцем, но кого это интересовало? Я еще тогда я якобы продался британской разведке с потрохами. Ладно, перегибы миновали, не стоит о них думать. Наша страна твердо стоит на социалистическом пути… – вручив ребятам листки с телефоном и адресом верфи, он обещал им экскурсию по Ленинграду:
– Посмотрите на нашу работу, – добавил инженер, – мы строим грузовые суда большого тоннажа, пассажирские лайнеры… – среди делегации ему особенно понравился один парень. Инженер все не мог понять, на кого он похож. Пассажир чуть не хлопнул себя по лбу:
– Начальник концлагеря в Пенемюнде, эсэсовец фон Рабе. Точно, одно лицо с мерзавцем… – лицо у парня было спокойное, мягкое, но инженер оценил упрямый подбородок, серо-зеленые, внимательные глаза. В каштановых, по-военному стриженых волосах, мелькали рыжие пряди:
– Ходили слухи, что фон Рабе тоже был инженер, математик, – вспомнил пассажир, – но какая разница? Он такой же убийца и преступник, как и все гитлеровцы. Жаль, что он не погиб во взрыве. Надеюсь, что его повесили, хотя в газетах пишут, что в Западной Германии бывшие эсэсовцы живут припеваючи… – после взрыва на полигоне гестапо перевело всех славянских военнопленных
