Звездный огонь - Владимир Серебряков

Но время еще оставалось. Белая стена вечных полярных льдов еще только отбрасывала на небо свой призрачный, скорбный свет.

Я добавил мощности. Двигатель загремел ровнее; поверхность постепенно начала отдаляться. А впереди уже вырастал — ужасающе быстро, скорее звука, быстрее мысли — белый обрыв.

Почему на этой планете меня все время встречают стены?

Глыбы льда валялись у подножия стены — огромные, присыпанные бурой пылью, в других обстоятельствах они сошли бы за горы, но только не здесь, не на краю ледникового щита, накрывшего планету до пятидесятого градуса широты. Лед стекал, будто вода в замедленной съемке, и так же неестественно разламывался. Между скал поблескивали застывшие ручьи — должно быть, в самые жаркие дни лед таял ближе к полудню, но не успевал смочить вымороженную, иссушенную почву. Вначале я хотел совершить посадку в районе северного полюса, подальше от населенных районов, но потом передумал. Отчасти потому, что мечтал-таки, против всяческой вероятности, пережить посадку. Но больше потому, что в северном полушарии сейчас стояла зима. А над южным полюсом не заходило солнце долгого летнего дня.

Мне очень хотелось увидеть результат.

«Комета» мчалась прямо на белую стену ледника. Я не успел подать лишний импульс двигателями — автопилот сделал это за меня. Только что до поверхности оставалось полтора километра… а в следующий момент это расстояние сократилось втрое.

До того я всего лишь думал, что оглохну от грохота. Когда под брюхом баржи, пугающе близко, заскользила однородно-белая равнина, это случилось. Вибрацию, сотрясавшую фюзеляж многострадальной «Кометы», нельзя было назвать звуком — все равно что окрестить звезду «сгустком плазмы». Ее волны отражались от ледяной равнины и эхом обрушивались на корабль, ощутимо подпрыгивавший при каждом раскате. По снегу шла широким клином волна, но не такая, как в пустыне, нет — здесь ледяная пыль мгновенно таяла, испарялась в раскаленном воздухе, и позади нас росла, вздымаясь к вечно голубому небу, чудовищная кипень белых облаков, будто праматерь всех цунами. В какой-то момент я осознал, что не слышу ничего, даже суетливого писка во вживленных фонах, но грохот каким-то образом продолжал проникать в мозг — по костям, через хребет, сквозь череп, в обход переломанных косточек среднего уха.

Но этого было мало. Баржа мчалась едва ли не над самой поверхностью, готовая коснуться льда брюхом… а до полюса оставались еще тысячи километров, и скорость слишком велика. Если «Комета» сейчас зацепит торчащий сугроб, наши останки размажет отсюда до магнитного полюса. И сбросить мощность двигателя нельзя, потому что тогда челнок рухнет. Все мое внимание поглотила тончайшая балансировка действующих на корабль сил. А богмашина следовала за нами.

В какой-то момент я, не выдержав, на долю секунды передал контроль над «Кометой» в руки Катерины Новицкой, чтобы оглянуться — всеми камерами, пережившими чудовищный спуск, всеми уцелевшими датчиками. Зеленопламенная птица пикировала на нас. Вокруг металлического ядра богмашины полыхал, свернувшись улиткой, огненный плащ, и крылья чудовища становились все шире, все ярче.

А потом подо мною снова понеслась снежная равнина, видимая так ясно, словно стальной пол под ногами вдруг стал прозрачен, и только багровые капли на нем портили вид. Я поднял веки — кровь стекала по моим рукам, с изувеченных пальцев, стиснувших края пилотского ложа, по куртке, по воротнику Новицкой — из ушей…

Упреждая команду туповатого автопилота, я блокировал шасси. Если сейчас выдвинуть каретки, челнок, едва коснувшись зыбкой поверхности неумятого снега, завязнет в нем по самые кормовые дюзы или перекувырнется через голову. Гладкое брюхо еще может сработать вместо лыжи — если нам очень, очень повезет, а запас удачи не окажется израсходован до дна.

Гром уже не давил на взбаламученные мучительной вибрацией мозги, кашу из глии с ликвором пополам, с интелтроникой вместо гавайского зонтика на зубочистке. Гром сливался с громом в чудовищную симфонию. Вагнер бы повесился от зависти, услыхав ее; Равель порвал бы партитуру «Болеро»; Рудольф Шенкер — сломал бы гитару. Мне пришло в голову, что на Земле запись этой посадки стоила бы бешеных денег.

Если бы до Земли можно было дотянуться.

Ледяная равнина все приближалась — медленнее и медленнее, стиснутый весом баржи воздух отрицал закон всемирного тяготения, а маршевый двигатель рокотал неумолчно, хотя по всем правилам ему давно пора было стихнуть, а недолговечным апельсиновым цветам тормозных парашютов — расцвести за кормою. Мы мчались к полюсу, и адская богмашина следовала за нами, будто оживший кошмар технофоба. Под нами, в толще миллионолетних льдов, стонали от неподъемной тяжести древние, вдавленные в планетную кору хребты. Над нами — висела в пустом небе, не расходясь, белесая дымка, готовая разродиться не снегом, нет — слишком мало влаги содержала атмосфера, чтобы даже в таком морозе могли зародиться крупные кристаллы, — но инеем, полог за пологом добавляя к многослойному савану. И все ниже склонялось к горизонту солнце, чьи буйные лучи не могли согреть этой страшной пустыни.

Я выжидал. Я прирос к приборам, к оптическим сенсорам в поисках сигнала, малейшего намека, что характер поверхности под брюхом корабля едва приметно изменился. Падала температура за бортом — минус тридцать, минус сорок… километр за километром, все медленней порхают молекулы в тепловом движении… минус шестьдесят… ну, ещё несколько градусов…

Никаких сенсоров не надо было, чтобы заметить границу. Вроде бы все так же: и белый иней, и колючие искры — а сразу становилось ясно, что под нами уже не снег. Я помянул про себя всех демонов преисподней, потому что молить господа о помощи в предприятии, рожденном столь чудовищной гордыней, казалось мне немного кощунственным, и еще немного сбавил мощность двигателя.

Баржа просела… и лед под ней начал кипеть.

В отличие от воды, углекислота не может существовать в жидком виде при нормальном давлении. Это знает любой школьник. Жар разогретых бортов заставлял сухой иней превращаться в газ, взрываться в потоке теплового излучения, и мы летели теперь уже на бьющей снизу ударной волне, под чудовищный, немыслимый грохот, от которого раскалывался лед, и отзвуки его, должно быть, долетали до самых отдаленных краев полярной шапки.

Позади нас горизонта не было. Только сизая стена, где мешались снежная пыль и обретший плоть ветер. Ветвистые разряды молний, полосовавшие тучу бело-голубым огнем. И зеленое сияние крыльев богмашины, все так же неотвратимо и верно следовавшей за призывным огоньком ТФ-распада. Наш полет вырубал в снежном покрове глубокую траншею, окруженную косыми валами; на дне ее угрожающе поблескивал вечный лед.