Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

«Разве позволительно, из-за нарушения права наций на самоопределение, разрешать, чтобы Советская социалистическая республика была сожрана, подставлять ее под удар империализма в то время, когда империализм явно сильнее, а Советская республика явно слабее?

Нет, это не позволительно – это буржуазная, а не социалистическая политика.

И далее, не будет ли мир на условиях, что Польша, Литва и Курляндия возвращены «нам», менее позорным, не окажется ли он таким же аннексионным, захватническим миром?

С точки зрения русской буржуазии, будет.

С точки зрения социалистов-интернационалистов – не будет.

Потому что если германский империализм освободит Польшу (чего в свое время желали кое-кто из буржуазии в Германии), то это раздавит Сербию, Бельгию и т. д. еще больше…

Проследите за поведением англо-французской буржуазии. Она сейчас все делает для того, чтобы втянуть нас в войну против Германии, они предлагают нам миллион благословений, башмаков, картофеля, снарядов, локомотивов (по кредитам… которые «не порабощение», не бойтесь этого! Это «просто» кредит!).

Англо-французская буржуазия расставляет для нас капкан, пожалуйста, будьте столь любезны, идите и сражайтесь сейчас, наш выигрыш будет великолепен. Германцы ограбят вас, «наведут порядок» на Востоке, согласятся на более дешевые условия на Западе, и более того, Советская власть будет сметена прочь… Пожалуйста, воюйте, большевистские «союзники», а мы поможем вам!

И «Левые» (Да спасет нас от них Господь!) большевики заходят в капкан, произнося все свои революционные фразы…

Мы должны сражаться против революционной фразы… чтобы когда-нибудь в будущем люди не сказали бы о нас горькую правду, что «революционная фраза о революционной войне погубила революцию».

Однако и у меня сохранилась в памяти революционная фраза. И теперь воспоминание о ней словно шпоры, вонзенные в мои бока, они подстрекают меня к действию. И не просто какому-то действию, но к специфическому, многозначительному действию, которое казалось тем более настоятельным, когда я увидел на следующий день заголовок в «Правде», о прокламации Совнаркома:

«Чтобы спасти изнуренную, истерзанную страну от испытаний новой войны, мы принесли великую жертву, мы объявили немцам о своей готовности продолжать мирные переговоры. Наши эмиссары выехали вечером 20 февраля из Режицы в Двинск, и, таким образом, до сих пор мы не получили ответа. Правительство Германии… демонстративно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян и вернуть землю помещикам, заводы – банкирам, а власть – монархии. Немецкие генералы хотят установить собственный «порядок» в Петрограде и в Киеве. Социалистическая республика Советов очень сильно рискует. До того момента, пока германский пролетариат не поднимется и не захватит власть, безграничная защита республики Советов против орд буржуазно-империалистической Германии станет священным долгом рабочих и крестьян России».

Далее следовал ряд пунктов, решение по которым было принято Советом народных комиссаров. Вся власть и ресурсы страны должны быть переданы в распоряжение революционной обороны. Все советские и революционные организации должны отвечать за защиту каждого поста «до последней капли крови». Железнодорожные организации и кооперативные советы должны делать все усилия, чтобы предотвратить использование железнодорожной системы врагом; в случае отступления пути должны быть разрушены, железнодорожные здания взорваны и сожжены, и весь подвижной состав переправлен в тыл.

Все продуктовые припасы, которым угрожает опасность попасть в руки врага, должны быть «безусловно» уничтожены. В таких случаях местные советы должны взять на себя функции надзора, а их председатели нести персональную ответственность.

Рабочие и крестьяне Петрограда, Киева и всех городов, деревень и сел вдоль линии нового фронта «должны мобилизовать батальоны для рытья траншей» под приглядом Красной гвардии.

Все сомнения относительно того, что мне делать, улетучились. Слишком поздно было возвращаться в Америку. Я бросился в Смольный, с газетой под мышкой. И начал бродить по коридорам.

Где можно записаться в Красную армию? Ибо я собирался выполнить свое обещание и сделаться новобранцем, войти в первый контингент Красной армии. Ленин как-то подсказал мне русское слово «вступить». Я обещал сделать это в случае опасности. Теперь, чуть больше месяца спустя64, сомнении не было, что настоятельная необходимость наступила. Я должен вступить.

Между тем я чувствовал уверенность в себе. Я хотел сделать это как можно более ненавязчиво. После статьи в «Правде» будет много русских, фактически, это открытый призыв к оружию и первый значительный порыв к набору рекрутов в Красную армию, созданную декретом от 15 января. Но я не хотел спрашивать ни одного из моих друзей – большевиков, может ли вступить в нее иностранец. Я решил спросить иностранца. Так я и сделал – спросил, по крайней мере, у двоих. Один был рабочий. И он понял меня так, словно я убеждал его вступить в армию. Он заверил меня, что он не боится умереть, но спрашивал – что хочет Ленин? Собираются ли они заключать мир или сражаться? Я начал отступать, а его вопросы преследовали меня. И вообще, почему американец должен совать нос во все это? Я продолжал отступать.

Затем, в другом коридоре, забравшись как можно дальше, я набрался мужества и подошел к моряку, растолковав ему свои слова так, чтобы он меня понял. Он спокойно кивнул, словно это была самая обычная просьба в мире, и сказал, что отведет меня в нужное место. И мы пошли.

Таким образом я попал в руки Бухарина. Разумеется, я знал Бухарина, он был одним из русских американцев (по крайней мере, он недолго пробыл в Нью-Йорке), которых я знал меньше всех, и мне ни за что не пришло бы в голову обратиться к нему с такой просьбой.

Однако было уже слишком поздно. Моряк буднично сказал, что вот товарищ, который хочет вступить в армию, чтобы защищать революцию, и оставил меня с Бухариным наедине, и Бухарин повел меня, оживленно тараторя.

Вначале я не обращал на него внимания, занятый обдумыванием шага, который собирался совершить. Затем взял на заметку все, что он говорил. Он все говорил о революционной инициативе масс и как Маркс тоже предупреждал о Французской революции, но потом его захватила и воодушевила революционная инициатива санкюлотов.

Я напомнил ему, что славная Французская революция превратилась в бонапартизм.

– Точно, – сказал он, открыл дверь и, взяв меня за руку, ввел в кабинет. Меня смутило это его «Точно». Может, он просто неправильно меня понял или просто не обратил внимания ?