По ту сторону Солнца - Елена Асеева

Майор медицинской службы слышимо усмехнулся и нежно огладил лоб Даши, да оттянув нижнее веко на правом глазу, заглянул в его недра. Его серые радужки глаз внезапно пошли малой волной, качнув на них черные зрачки, в свою очередь, живописав наполненный ярким светом летний день, неограниченное пространство бурой земли, покрытой бетонными надгробьями, деревянными крестами и мраморными памятниками. Кажется, секундой погодя, показав темно-красный гроб и лежащее в нем обряженное в белое венчальное платье тело юной девушки с неестественно желтым цветом лица.

– А! – громко вскрикнула Даша и мотнула головой в сторону, разрушая виденный погост, и отворачивая сам взгляд от глаз майора. Отчего кончики пальцев Петра Михайловича удерживающие ее правое нижнее веко, торопливо раскрывшись, скользнули по щеке.

– Все равно надо жить, – прошептала женщина, и сама не понимая, что и зачем говорит, однако, ощущая затаенную боль, живущую в этом мужчине, а может только в ней. – Несмотря не на что, Петр Михайлович, несмотря на смерть близких, родных, детей. – Дарья вновь вернула взгляд в исходное место, только не стала заглядывать в глаза майора, лишь уставившись на его удлиненный нос с расщепленным кончиком, как и у умершей девушки. – Ибо жизнь это единственное, что есть. Того света нет и никогда не было, это все человеческая выдумка, чтобы уменьшить боль от потери близких, чтобы иметь возможность с ними встретиться, попросить прощение, прикоснуться. – Женщина теперь тяжело вздохнула, будто ей придавили само горло, и не в силах смотреть на дрогнувшие черты лица майора, сомкнув веки, все также неосознанно договорила, – хотя бы раз прикоснуться.

На глаза Даши разком навернулись слезы, и, просочившись через сомкнутые веки, выступили из уголков, лениво принявшись бежать по щекам. И в Дарье вновь всколыхнулась до сих пор испытываемая боль от пережитой потери, а на смену ей опять же мгновенно явилась отстраненность от собственных близких, притупившаяся нежность к сыну и родителям, словно итог в понимание неизбежности происходящего и конечности всего существующего. Того, что будет невозможно вернуть, изменить, избежать, что придется принять. Невозможности, вследствие хода жизни, рождения и смерти не только самой планеты, системы, но и даже малой ее частички человека.

Потому, даже сейчас, стараясь отодвинуться от прозвучавших слов:

– Что вы сказали Дашуня? По поводу детей? – озвученных дрогнувшим голосом Петра Михайловича, Дарья не отозвалась. Она всего-навсего качнула головой, ибо и сама не понимала о чем только что говорила, и зачем обобщенно это сказала. Может, просто ощутив в этом смеющемся, почасту улыбающемся майоре мощную боль от когда-то пережитой боли, а может, всего-навсего переложив свою боль на него.

Она открыла глаза снова, когда Петр Михайлович (так и не дождавшись от нее ответа) выпрямил ее правую руку и обильно смазал локтевую ямку руки спиртом, после принявшись набирать шприцом зеленовато-сизое лекарство из пластиковой ампулы. Только сейчас, глядя на пухнущий от зеленовато-сизого лекарства шприц, Даша внезапно осознала (словно переварив разговор мужчин), что толимил вколют ей, чтобы она уснула, и ее смогли куда-то увезти. Потому она, резко поднявшись с дивана, села и также стремительно подалась вперед всем корпусом тела, жаждая обогнуть сидящего подле Петра Михайловича и стоящего позади него Владимира Сергеевича.

– Э! Куда? Куда? – первым будто пробудившись, вскричал Петр Михайлович, и, подскочив с дивана, отвел в сторону уже полный лекарства шприц, тем самым высвобождая место рядом с женщиной Владимиру Сергеевичу. Тот немедля отреагировав, шагнул вперед, и достаточно грубо схватив Дашу за плечи, с силой повалил на диван. Одновременно, предплечьем собственной руки он надавил на грудь и горло, притиснув своим весом женщину к поверхности сидения. Петр Михайлович попытался поймать дергающуюся руку Дарьи, однако, опережая его, это сделал Владимир Сергеевич. Свободной рукой, он перехватил ее правую верхнюю конечность, и, распрямив, сдержал в не менее мощной хватке.

– Не придушите ее, – встревожено дыхнул майор, снова обрабатывая ватным тампоном локтевую ямку правой руки Даши, да очень медленно введя конец шприца в вену, также неторопливо, малыми порциями инъецировал в нее зеленовато-сизое лекарство.

Дарья, несмотря на придавленность верхней части корпуса, все то время, что вводили лекарство яростно дергала ногами, стараясь вздеть колени и шибануть ими в спину Владимира Сергеевича. Но последний явно не раз справлялся со всякими брыкающимися, лишь плотнее придавил нижние конечности Дарьи к стенке дивана, собственным коленом, тем самым упреждая ее движения. Он ослабил хватку немного погодя, когда Петр Михайлович, вновь обработал вену женщине, и, прижав ватный тампон к выемке, согнул в локте руку, опускаясь подле.

– Я, вас Юрий Анатольевич, могу сопроводить до Архангельска, если Владимир Сергеевич позволит, – отозвался майор, когда Дашу перестали удерживать, и она резко села на диване. – Все равно сегодня больше никого не удастся осмотреть. Да и я согласен с вами, Юрий Анатольевич, так будет спокойнее за здоровье Дарьи Александровны. А завтра начнем обследование в Костроме, я посмотрел список, там, около десятка заявленных.

Даша внезапно яростно качнулась, а удерживающую голову шея и вовсе дрогнула, мгновенно ослаб и весь позвоночный столб так, что если б не подхватившее ее руки Петра Михайловича, определенно, шлепнулась плашмя на диван.

– О! Спокойнее, тише, Дашуня, – ласково произнес он, бережно укладывая женщину на диван и поправляя под ее головой куртку.

– Хорошо, – лениво произнес Владимир Сергеевич. Он так и не отошел от дивана, внимательно наблюдая за движением Дарьи. – Сопроводите их, Петр Михайлович, до Архангельска. На Зенит, впрочем, не ездите, в пропуске вы не заявлены. Подождете в гостинице Юрия Анатольевича, а потом полетите вместе с ним в Кострому.

Слабость сейчас окутала все тело женщины. Пропала сила не только в руках, ногах, похоже, и само туловище смягчилось в мышцах, расслабилось и даже дыхание стало степенно снижать свой временной промежуток, делая медленный вздох и не менее продолжительный выдох.

Петр Михайлович, меж тем смочив ватный тампон, вновь протер локтевую выемку на руке Дарьи, распрямляя ее и укладывая себе на бедро, но лишь затем, чтобы сильнее закатать на ней рукав рубахи, почитай до плеча и достать из дипломата автоматический тонометр. Обернув манжету вокруг руки, чуть выше локтевого сгиба, он принялся нагнетать в нее воздух, ощутимо сжав саму поверхность руки в крепкие силки, отчего внезапно слышимо для Даши внутри груди неторопливо пару раз отозвалось биением сердце. Впрочем, уже в следующий момент майор начал стравливать воздух из манжеты, одновременно, наблюдая за показаниями электронного манометра лежащего на диване.

– Вот и ладушки, Дашуня, – произнес майор, достаточно низким голосом, словно стараясь загладить собственную вину перед женщиной. – Давление у вас нормализовалось. Как говорится, стало как у космонавта.

Слышимо хохотнул отошедший от дивана в направление окна Владимир Сергеевич, вроде как заслоняя дневной свет, дотоль блекло наполняющий помещение.

– Не увозите меня, пожалуйста, – просяще молвила Даша, неожиданно ощутив в шутке предостережение. Она распластала на ноге майора ладонь и надавила подушечками перст на поверхность бедра, стараясь, вроде как ухватится за него. – Пожалуйста, у меня маленький сын, – теперь и вовсе всю ее пробила острая волна паники, безысходности и бессилия, не столько физического, сколько морального. – Ваша дочь, – голос Дарьи значимо снизил звук, а поперед глаз проплыло белесое облако.

– Моя дочь, – едва донеслось до женщины звучание баса Петра Михайловича, и он ощутимо принялся снимать с ее руки тонометр. – Не на много старше вашего сына, почему вы о ней сказали? и откуда знаете, что у меня дочь?

Белесое облако теперь поглотило все пространство вокруг Даши, оставив только четкое слуховое восприятие, посему уже в следующий момент до нее долетели слова, сказанные Владимиром Сергеевичем:

– Успокой ее. Скажи, что мы сообщим ее родным об отъезде.

– Она уже не слышит, уснула, – словно из глубины доплыл голос Петра Михайловича. – Интересно откуда она узнала, что у меня дочь? – это он молвил тревожно, и тотчас пред глазами Даши проплыла картинка, наполненная солнечными лучами летнего дня, будто отраженного от неограниченного пространства бурой земли, покрытой бетонными надгробьями, деревянными крестами и мраморными памятниками. Стоящий возле глубокой пустой могилы темно-красный гроб и лежащим в нем телом юной девушки, одетой в белое венчальное платье. Девушки так похожей лицом на Петра Михайловича, таким же круглым по форме, с маленьким ртом, узкими губами (точно растянутыми в улыбке) и удлиненным носом имеющем расщепленный кончик, однако, как и присуще мертвым людям с желтым цветом кожи.