Фактор города: Мир фантастики 2010 - Сборник

Новые времена положили конец ложной справедливости и ознаменовали начало истинной.

– У меня есть амулет специально для тебя, друг! – Продавец в пестром одеянии ловко хватает меня за штанину. Он черен, этот продавец, черен, как Великая мать Кали. Но цвет кожи не имеет значения в новые времена. Я улыбаюсь ему, как брату, и получаю ответную улыбку. Зубы торговца красны от сока бетеля – точно так же, как и у меня.

– Я уже купил у тебя специальный амулет, – говорю я весело. – Прошлой осенью. Ты сказал, что он охранит меня от ослепления духа.

– А этот даст тебе силу делать добро! – восклицает нимало не обескураженный торговец. – Возьми его – и готов поспорить, уже к концу года на твоей груди засверкает знак сокола.

Я смеюсь, качаю головой и следую своей дорогой. Даже купив еще десяток «специальных» амулетов, я не стал бы спорить о том, что людям не дано знать наверняка.

Человек выходит из Дома детства в четырнадцать лет. В этот день он впервые узнает о том, какова совокупная сумма его благих и дурных деяний, – в этот день он впервые нажимает кнопку карматрона и получает свой первый жетон. Если количество зла в череде перерождений человека велико, ему в руки упадет символ скарабея. Если число праведных поступков превосходит число прегрешений, на жетоне будет изображен сокол. Знак лотоса достается достойнейшему из достойных. Отсутствие какого-либо символа означает, что душа человека мертва.

Чаще всего на груди человека виден знак скарабея. Скарабей символизирует терпение и усердие, которые требуются для того, чтобы искупить былые прегрешения и не совершить новых. Обладатель этого знака должен много работать: ведь чтобы толкать перед собой огромный ком дурных дел, накопившихся за многие и многие жизни, требуется немало труда.

Только скарабеи могут производить материальные блага и заниматься светскими искусствами.

Знак сокола отмечает немногих – очень немногих, – ведь путь праведности тернист и труден. Даже достигнув просветления, нельзя прекращать усилия. Стоит поддаться слабости, чаши весов опять качнутся, и сокол вновь сменится скарабеем. (Так было со мной, и я до сих пор не могу сместить баланс обратно.) Жизнь летящего к свету посвящена созерцанию и размышлениям – общество освобождает его от трудовой повинности и обеспечивает необходимыми материальными благами. В храме просветленные занимают почетные места, а на улице любой скарабей должен уступить соколу дорогу.

Только просветленные могут носить оружие и доставлять дар очищения.

Немногим удается отрастить себе крылья, но только единицам удается подняться с их помощью так высоко, что земное больше не имеет над ними власти. Это бессмертные, свободные от череды рождений и смертей, достигшие высшей мудрости и бесстрастия. Знак лотоса не увидишь на улицах: его обладатели живут вдали от людской суеты. Говорят, что они пребывают в постоянном созерцании и что их телесная оболочка более не нуждается в пище и воде.

Только бессмертным под силу изменить порядок вещей, возвестить новый закон или отменить старый.

Пустой жетон означает, что груз зла стал так тяжел, что душе не под силу больше двигать его вперед. Человек ходит, спит, испытвает голод и жажду, но этот человек мертв и останется мертвым в последующем перерождении. Чтобы вернуть ему жизнь, необходима посторонняя помощь: как искусственное дыхание способно воскресить утопленника, так дар очищения способен освободить душу от мертвой хватки зла. Это единственный акт насилия, содержащий в себе лишь благо: благо для дающего и благо для принимающего.

Только обладатели пустых жетонов не имеют никаких прав и привилегий.

Я подхожу к служебному входу в городскую оранжерею. От стаи священных обезьян, расположившихся у фонтана, отделяется крупный самец, приближается ко мне и требовательно протягивает сухую длиннопалую ладонь, словно требуя плату за вход. Я смиренно протягиваю новоявленному привратнику горсть орехов и тяну на себя дверь.

Внутри прохладно и тихо. Сплевываю кирпично-красным в мусорный желоб и облачаюсь в белую униформу. Никогда не мечтал быть садовником, но, став им, полюбил эту работу всем сердцем. Ничто так не помогает обрести мир в сердце, как забота о беззащитных.

– Еще один жаркий денек, а, Дон? – окликаю коллегу. Дон Цзыи по прозвищу Орех работает в оранжерее почти так же давно, как и я, и мы всегда отлично ладили друг с другом. Пожалуй, нас даже можно назвать приятелями. Я помогаю Дону с поливкой магнолий и рассказываю о незадачливом студенте.

– Меня все время удивляет, – говорю я, – как одинаково ведут себя «пустые». Вместо того чтобы с облегчением и радостью принять дар очищения, они все как один ударяются в бега, словно желают остаться пустыми навеки. Наверное, нечистота души лишает сознание способности рассуждать здраво.

Дон что-то неразборчиво бурчит. Он вообще что-то мрачен в последнее время.

– Наверное, количество лжи в душе становится так велико, – продолжаю гадать я, – что все вокруг кажется ложью. И учения мудрых, и неделимая цепь поступков и воздаяний, и справедливость такого мироустройства. Может быть, хаос так плотно окутывает человека своим покрывалом, что несчастному мерещится ошибка – или случайность – в работе карматрона. Не знаю… – Я закидываю в рот новый комок квида. – Думаю, я никогда не поддамся такому заблуждению. Карматрон беспристрастен и нелицеприятен, и в его работе не бывает ошибок – я знаю это лучше многих.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Орех.

– Я был соколом, – отвечаю я просто, – но мои крылья были недостаточно прочны. Я поддался соблазну и совершил сразу два греха: сомнения и неповиновения. Стоило мне увериться в мысли, что карматрон не является отражением высшей справедливости, как я немедленно убедился в обратном. Я снова стал скарабеем – несмотря на то, что твердо считал это невозможным для себя.

– Ты имел для этого основания?

Я начинаю испытывать неловкость от разговора. Мы никогда не беседовали на подобные темы прежде.

– Никаких оснований, – отвечаю я. – Кроме самонадеянности и гордыни. Я заглянул в список – список, который даже и не был предназначен для моих глаз, – и сделал поспешный и святотатственный вывод. Уже на следующее утро я убедился, как был неправ и какое большое зло содеял своей душе. Счастье еще, что сумма зла во мне не достигла критической величины, и жетон, оказавшийся в моих руках тем утром, не был пустым.

– Что это были за списки? – интересуется мой напарник.

– Не помню, – качаю головой я. – Да это и неважно… Давай не будем больше говорить об этом, Дон, мне мучительны воспоминания о собственной глупости.